Воины Зоны

Деревья здесь не росли, вокруг раскинулся унылый пейзаж — пустошь, пологие холмы, одинокие развалюхи да кусты. Мы выехали к развилке, от которой одна дорога сворачивала к Семиходам, а другая вела к пруду охладителя. Я повернул влево, оставив по правому борту огромный могильник, полускрытый цепью длинных холмов с остатками бетонной ограды. Бугров оторвался от гранатометного прицела и долго смотрел в призму приборов наблюдения: с могильника могло появиться все что угодно.

В сумерках впереди показалось пятиэтажное здание с темными окнами, через дорогу стояла будка подстанции. Я спросил у Ани: «Нам между ними обязательно проезжать?» — и услышал в наушниках шлемофона: «Маршрут проходит мимо здания». В разговор вмешался Бугров: «Следуйте точно по маршруту, иначе завязнем в аномалиях».

Ну ясное дело. А иначе по Зоне все на танках раскатывали бы, мы едем только благодаря схеме Северова и Ане. Но все равно не нравилось мне это — вокруг свободное пространство, а пятиэтажка стоит у самой дороги, удобное место для засады.

Бугров вновь приник к прицелу. Герман сидел неподвижно — он отличался от погибших рядовых сектантов из нашего отряда только внешностью, но не поведением. «Костя, внимание!» — сказал я, и в шлемофоне раздалось: «Есть». Танк ехал прямо к пятиэтажке. Бугров левой рукой сжимал рукоять управления гранатометом, большой палец застыл над кнопкой, правой держался за рычаг, изменяющий угол наклона. «Алексей, правее», — сказала Аня. Я отжал бортовой, машина повернула, в окуляре здание поползло влево, а подстанция вообще исчезла из виду. Впереди дрожало облачко горячего воздуха, дальше, под кирпичной стеной, раскинулось озерцо жгучего пуха.

«Так держи. Только не разгоняйся. Прямо… Теперь влево, быстро!» — Я уже и сам разглядел глубокую яму, над которой то и дело возникали зеленые молнии. Почему зеленые, что это значит? Электра синяя, а холодец не дает молний…

— Гранатометчик на три часа! — заорал Лабус. Башня за спиной стала поворачиваться. Из-за угла пятиэтажки выскочил «черный» с коротким гранатометом на плече, сверкнула вспышка.

Хорошо, что гусеницы прикрыты экранами. Да и я вовремя развернул танк, иначе стрелок всадил бы заряд по перпендикуляру к поверхности, и нам не помогла бы никакая броня.

Граната ударила в борт по касательной, и сработавший блок динамической защиты спас нас.

Она все же пробила броню, но осколки удержало спецпокрытие из прочной кевларовой ткани, которым изнутри покрыт отсек. Уши заложило, я съежился на сиденье. Сквозь наполнивший голову пронзительный звон донесся частый стук: Лабус открыл огонь из спаренных пушек.

Танк ехал вдоль здания, в десятке метров я видел заросшую ржавыми волосами стену. На углу из окон второго и третьего этажей высунулись монолитовцы с гранатометами, но выстрелить никто из них не успел — тридцатимиллиметровые снаряды вломились в здание.

Бронебойные снаряды из «А4» могут уничтожать легкобронированную технику в полутора километрах. Лабус к тому же переключился на максимальный темп, а ствол у этой пушки повышенной крепости и позволяет отстрелять боекомплект без пауз для охлаждения и прочих задержек…

Наклонная полоса разрывов прочертила парадную стену, взломав кладку между окнами. С крыши повалилась черепица, красно-коричневой пылью разлетелся сырец и разорванные выстрелами ржавые волосы.

Через мгновение постройка сложилась внутрь. В последний миг с падающего фасада соскочил «черный» — и свалился в яму, где притаилась незнакомая аномалия. Когда монолитовец выпрыгнул из нее, одежда на нем тлела и отпадала лоскутами вместе с кожей, шлем потек, фигура плавилась, будто он попал в бассейн с серной кислотой. Сектант выбрался из ямы, сделал неверный шаг, упал — и потом руины остались позади.

Грохот смолк. Я похлопал ладонью по шлему, сглотнул, зажмурился, раскрыл глаза и спросил:

— Все целы? Аня, ты как?

— Я цела, — ответила она.

— Лабус?

— Архг! — прорычал напарник и вдруг заухал своим совиным смехом. — По нервам продрало! Выдержала наша машинка, а?

— Не очень-то она выдержала, — проворчал я. — Не слышишь, что ли?

В гул дизеля и обычные звуки, сопровождающие передвижение танка, вплеталось кое-что новое — неприятный лязг, доносящийся с правого борта.

Герман на своем сиденье пошевелился — а я и забыл про него, так неподвижно и тихо он сидел все это время, — повернул голову, скользнул по мне отрешенным взглядом и опять уставился в окуляры.

— Светает, — сказал Бугров.

Тусклый свет лился с неба — зябкий, холодный. Мы ехали мимо холма, трава на склоне ходила волнами в порывах ветра.

— Морозный день будет, — заметил Костя.

— Алексей, влево вокруг холма, — сказала Аня. — Так. Теперь… Смотрите, впереди!

За холмом была железнодорожная ветка, возле покосившегося шлагбаума стояла будка обходчика. Я вдавил педаль газа, дизель взревел, лязг стал громче.

— Костя, внимание на будку.

— Вижу, — проворчал он. — Нет там никого.

За обводным каналом маячило здоровенное здание башенного охладителя с непропорционально широким основанием, будто расплющенное собственным весом.

Когда машина миновала старый переезд, ее качнуло, доски перекрытия между рельсами с треском полопались. Я приник к окулярам. Стало светлее, теперь атомная станция была хорошо видна впереди. Вот она, цель операции. Огромные строения, бетонные пролеты, крыши и стены, провешенный на столбах трубопровод, решетчатые мачты, навесы, колючая проволока… Торчит в небо полосатая труба, укрепленная восьмиугольными дисками. И все это блеклое, серо-синее, невзрачное. Рядом свинцовая гладь пруда охладителя, в стороне — длинное недостроенное здание, окруженное подъемными кранами.

— Никто нас не встречает, — сказа Лабус. — Затаились они, что ли?

— Затаились, — подтвердил Бугров. — Но они там, ждут.

Что-то странное было в его голосе, и я оторвался от окуляров. Офицер сидел, сгорбившись на слишком маленьком для него сиденье, наклонив голову. Профиль — будто из камня высеченный, прямой нос, выступающий подбородок… вдруг я понял: губы его дрожат. Или нет, скорее он что-то быстро шепчет. Несколько секунд я рассматривал его, наконец Бугров повернулся ко мне. Глаза не бегают, но и не застыли, как тогда, у дома Доктора или на барже при встрече с Северовым, они просто стали человеческими! Лицо Бугрова ожило. Это что, близость станции так на него действует? Монолитовец вновь уставился в окуляры прицела, и я отвернулся от него.

Мы проехали мимо брошенной пожарной машины — краска облупилась, поблекла, сквозь радиатор проросли кусты, из лобового окна торчали ветки дерева. ЧАЭС осталась по правую руку. Вдалеке виднелся комплекс пускорезервной котельной, через которую, по словам Бугрова, группа и проникнет на станцию.

— Гранатометчики на позициях, — произнес вдруг Герман.

Он заговорил впервые, и я чуть не подскочил на сиденье. Голос у монолитовца был тихий, вежливый и звучал с едва уловимым акцентом. Немец он, что ли?

Машина набрала приличную скорость, приближаясь к воротам в бетонной ограде — въезду на территорию станции. Рядом был блокпост: мешки с песком, сложенные полукругом. Над ними мелькнула голова, и Бугров с Германом одновременно открыли огонь.

Гранаты из курсового гранатомета и снаряды спаренной пушки разнесли блокпост за несколько секунд — в ответ так и не прозвучало ни одного выстрела. Миновав ворота, машина выскочила на заасфальтированную площадку перед трубопроводом на приземистых толстых опорах. Я на скорости повернул, гусеницы со скрежетом взломали старый асфальт, и мы понеслись по объездной дороге.