Воитель

Мне нужно было обуздать свои бурлящие чувства.

"Но зачем?" — потребовала одурманенная часть меня. Это было чудесно — хотеть, знать, что я могла бы получить. Что всё может быть моим.

"Иллюзия", — сурово напомнила я себе. А потом я рассмеялась. Что плохого в том, чтобы время от времени создавать иллюзию? До тех пор, пока я не поняла, что это было.

Впереди тропинка раздваивалась. Налево она вела через бамбуковую чащу гигантских клубничных "Твиззлеров"¹⁴, которые никогда не входили в список моего любимого лакомства. А справа — ни больше, ни меньше — стоял пряничный домик, украшенный печеньем в форме детишек. Я надеялась, что иллюзия не настолько сильна, что это были не настоящие дети. Нет, решила я, проверяя свой собственный мощный инстинкт, который не смогло разрушить даже вызванное Уриэлем счастье. Здесь не было детей ни в каком виде, ни в какой форме.

Я оглянулась. Михаил ещё больше отстал, и меня поразила злая мысль. Я могу застать его врасплох, прыгнуть на него, и он не сможет сопротивляться. Я проскользнула в пряничный домик и спряталась за его толстыми пикантными стенами.

Это была странная маленькая комната с большой печью и клетками размером с ребёнка, сделанными из кренделей. Я вздрогнула. Это завело фантазию слишком далеко. Если я открою духовку, найду ли я шоколадную женщину, купающуюся в пламени кукурузных конфет?

Я уже собиралась выйти, но услышала, как он зовёт меня по имени, и в его голосе прозвучала внезапная паника. Конечно, всё дело было в этом месте. В нормальном мире он никогда не позволил бы панике проявиться. "Не то чтобы мы когда-либо были вместе в нормальном мире", — напомнила я себе. Я двинулась к двери, собираясь выскочить и напугать его, но было уже поздно. Он уже исчезал в бамбуковом лесу "Твиззлера".

"Но я не люблю "Твиззлеры"", — напомнила я себе. И это был неправильный путь. Я вышла на ослепительные цвета окружающего мира, радуясь, что оказалась вдали от домика. Я должна пойти за ним. Я выполняла приказы и не прикасалась к соблазнительной листве и дому, но я устала, и мои ноги болели, и другие части тела тоже изнывали. Прошлой ночью я почти не спала, и мы шли довольно долго. Мне бы не помешал небольшой отдых.

Я отошла от неприятного домика в лес и вошла в лес, в котором сильно пахло земляникой. Земля подо мной казалась мягкой и манящей, и я осторожно прикоснулась к ней, боясь, что если лягу, то покроюсь глазурью. Но она была упругой на ощупь — может быть, крашеный, измельчённый зефир, но, по крайней мере, он не цеплялся за меня. Я осторожно села и стала ждать, скинув новые кроссовки и потирая ноги. Никаких волдырей, видимо, таких сложностей в Кондитерском Аду не существовало. Я почувствовала, как внутри меня бурлит счастье, и попыталась вырвать его. Оно было слишком упрямо.

Это был прекрасный день, и я была влюблена. Конечно, я была счастлива.

Я откинулась на зефирный мох и уставилась в небо. Густые белые облака на ярко-синем фоне тоже напоминали зефир. Скорее всего, так оно и было. Я закрыла глаза и позволила своим чувствам говорить со мной. Я позволила своему разуму блуждать по моим ногам, которые дрожали, когда он держал их, входя в меня… моё лоно, всё ещё набухшее и чувствительное, которое сжималось от желания при одной лишь мысли о нём… мои груди, всё ещё чувствующие его прикосновения, его рот, танец его зубов… моя шея, когда я ощущала его губы, прижатые к ней и пившие из меня, когда он наполнял меня.

Возбуждение захлестнуло меня при этом воспоминании, и мои руки задрожали. Я знала, что должна что-то сделать, чтобы остановить это, но вместо этого моя рука медленно и томно скользнула по животу. По груди, щёлкнув пальцами по соскам, но прикосновение было уже не то. Одну руку я положила на шею и пальцами погладила теперь уже невидимое место, где он кормился, а другой рукой двинулась ниже, начиная скользить по бриджам, которые, по-видимому, были верхом моды в Америке середины века.

— Какого чёрта ты делаешь? — взревел Михаил, и я лениво открыла глаза, улыбаясь ему.

Он лучше справлялся с коварными последствиями этого мира. Но мне показалось, что он проигрывает битву.

— А что, по-твоему, я делаю? — радостно пробормотала я. — Переживаю прошлую ночь.

Он поймал мою руку, которая вот-вот бы скользнула под штаны, и поднял меня.

— Это эйфория, — натянуто сказал он. — Это не настоящее. Ты должна бороться с этим.

— Прошлой ночью не было никакого безумия, вызванного конфетами. И сегодня утром, — добавила я рассудительно.

— Не надо.

Я улыбнулась ему.

— Подойдите сюда, ваше Ангельское Высочество. Я хочу, чтобы меня поцеловали.

Он покачал головой.

— Ты не знаешь…

— Конечно, я знаю. Этот мир пропитан чем-то очень опасным. И делает людей счастливыми, а мне всё равно. Он не вынуждает меня чувствовать то, чего я уже не чувствовала. Это просто избавление от моих страхов. Иди сюда и поцелуй меня.

— Страх может быть хорошим, — упрямо сказал он.

Я протянула руку и поманила его.

— Не в этот раз.

— Нет.

Он не сдвинулся с места, и часть моего счастья померкла. Его воля была слишком сильна, её не могли сломить ни уловки Уриэля, ни мои сомнительные чары.

— Я не могу прочитать тебя здесь, — сказал он, — но догадываюсь. Ты думаешь, что я могу сопротивляться тебе, даже несмотря на все искушения, которые витают в воздухе, потому что на самом деле не хочу тебя. И ты ошибаешься.

— Есть ещё одна причина, по которой ты можешь сопротивляться мне?

Он покачал головой.

— Нет. К чёрту волшебную атмосферу, эйфорию и то, как она может лишить здравого смысла. Я могу бороться с этим, — он подошёл ближе.

Я просто смотрела на него, ожидая смертельного удара и надеясь, что здесь, в стране счастья, это не будет слишком больно.

— Единственное, с чем я не могу бороться, — сказал он, становясь ещё ближе, так близко, что я могла смотреть в его обсидиановые глаза и видеть своё отражение там, маленькое и уязвимое, — это как сильно я хочу тебя.

Затем он поцеловал меня, только его губы касались моих. Мои руки он удерживал по бокам. Я сделала то же самое, позволяя только нашим губам сливаться, пробуя его и открывая рот, когда его язык прижался к моим губам, чувствуя скольжение его языка. Мои ноги дрожали, слабели. Именно тогда он поймал меня, притянул к себе, но его поцелуи были медленными и ленивыми, как будто у нас было всё время в мире.

— А что на земле? — прошептал он.

— Зефир. Очень мягкий.

— Подушечки или пух?

— Измельчённые и высушенные.

— Хорошо.

Он потянул меня вниз на мягкое ложе, и рукой собственнически обхватил моё бедро. Именно там, где его татуировка запечатлелась глубоко на моей коже. Ещё одна волна желания прокатила по моему телу. Я хотела, чтобы на мне была его метка. Я чувствовала силу, связь между нами и упивалась этой мыслью.

Я могла бы делать это вечно, дрейфовать в этом сне о сексуальности. Яркие краски, эйфория, запах шоколада стёрли все сомнения, которые у меня должны были быть, и я отпустила последние следы мудрости, отдаваясь его рту, его рукам. Он держал меня, ласково касаясь губами моего лица, покрывая поцелуями веки, шею, впадинку на шее. Мне не нужно было видеть его прекрасные руки, чтобы представить их, когда он отодвигал девственную блузку в сторону, а затем, о боже, он целовал мою грудь, и я собиралась кончить просто от его губ на мне. Он творил вещи, которые я не могла себе представить, посасывая, а затем дуя прохладным воздухом, используя зубы, даже клыки, и ощущение было шокирующим, когда крошечные оргазмы дразнили меня. Я требовательно дёргала ногами, но он просто гладил моё тело, словно успокаивая норовистую лошадь, пока вопящее желание не превратилось в вибрирующую потребность, и он тихо рассмеялся.

— Мы не можем сделать это здесь, — сказал он. — Слишком много невинности.

Я удивлённо посмотрела на него.

— Мы не можем?

Он покачал головой.

— Просто ещё один трюк Уриэля. Либо у тебя вырастет стальная девственная плева, либо моя эрекция сразу исчезнет. Но я могу сделать это…

Он медленно погладил меня, и мне захотелось замурлыкать от восторга.

— Я люблю тебя, — радостно сказала я.

Я знала, что он оцепенеет от моих бесхитростных слов, но мне было всё равно.