Вокруг Света 1993 №03

Предположение подтвердилось: в Центральном архиве ВМФ в Санкт-Петербурге я разыскал доказательства, что эти надписи — следы пребывания канонерской лодки Черноморского флота «Черноморец», заходившей в Пилос дважды: в декабре 1889 года, для осмотра состояния памятника, и в апреле 1890-го для его ремонта.

Итак, русские для памятника соотечественникам выбрали остров Сфактерия, где есть православная церковь. Французы установили памятник на вершине острова Пилос, откуда он хорошо виден всем судам, входящим в бухту Наварин. Памятник третьим участникам соединенной эскадры — англичанам — также установлен на острове. Точнее — на островке длиной всего около двухсот метров с милым названием Черепашка, по-русски, и Хелонаки — по-гречески. Мы причалили на нашем катере к этому островку, лежащему в северной части бухты и впрямь похожему на выступающий из воды панцирь черепахи. На площадке, заросшей голубыми шарообразными цветами дикого лука, рядом с сосновой рощей стоит приваленный к большому дикому камню беломраморный памятник. На бронзовой пластине, позеленевшей от времени, надпись : «Британским офицерам и матросам, павшим при Наварине 20 октября 1827 года. Благодарная Греция». И ниже — названия 12 кораблей английской эскадры адмирала Кодрингтона.

Редко кто посещает эти три наваринских памятника — до островов добраться непросто и уж, во всяком случае, недешево, если нанять лодку в Пилосе. Но зато четвертый памятник, связанный с Наварином, находится в самом центре города на площади того же названия. Это памятник трем адмиралам, он стоит в окружении старинных якорей и бронзовых корабельных пушек. На каждой из грех граней беломраморного обелиска — барельеф английского, французского и русского адмирала. Надписи предельно кратки: Кодрингтон, Дериньи, Гейден. И под каждой «Благодарная Греция. 1827 — 1927».

Последний — контр-адмирал Логин Петрович Гейден (1772-1850), голландец по происхождению, командовавший эскадрой кораблей Балтийского флота, направленной в Ионическое море. В Наваринском сражении участвовало восемь русских кораблей: линейные корабли «Азов», «Гангут», «Иезекииль», «Александр Невский»; фрегаты: «Проворный», «Константин», «Елена», «Кастор»; девятый корабль эскадры — корвет «Гремящий» — был отряжен для крейсирования при входе в бухту.

Место, где установлен памятник,— небольшая площадь на главном городском бульваре, начинающемся неподалеку от набережной. Достопримечательность бульвара — столетний платан, имеющий даже свое имя: «Платан Ликудиса» — в честь майора, посадившего дерево и ухаживавшего за ним. Воистину человек, посадивший дерево, не зря жил на свете! И днем, и особенно вечером, вплоть до глубокой ночи под платаном много народа. Здесь стоят столики ресторана, находящегося неподалеку. Теплым летним вечером в ветвях платана, заботливо укрепленных тросами, загораются лампочки. Подсвечивается и памятник трем адмиралам, освещаются витрины, загораются вывески. Такое впечатление, что здесь собрался весь город. Здесь же играют дети, катаются на велосипедах вокруг мраморных адмиралов, весело едят мороженое, пока их родители спокойно сидят за столиками. И даже подростки, модно одетые и стриженные «под панков», собравшись группами, спокойно разговаривают между собой, не мешая окружающим. Сидишь за столиком с чашкой «греческого» кофе, принесенного симпатичным молодым официантом Василием, смотришь на все окружающее и боишься лишь того, что сейчас проснешься...

Мы покидали гостеприимный Пилос июльским вечером. Тепло вспоминали прием, устроенный экипажу «Витязя» мэром Иоанносом Вреттакосом, организованную для нас поездку в древнюю Олимпию, встречи с жителями Пилоса на борту нашего судна Нам оставалась работа на последнем полигоне, после чего нас ждал Пирей — «корабельщик старых Афин», как когда-то его назвал Гумилев. Там мы должны были попрощаться с греческими участниками экспедиции и следовать на Родину, в порт приписки «Витязя» — Новороссийск.

А пока на ярко освещенной набережной Пилоса стоят люди, машут нам руками, мы отвечаем им, с грустью глядя на место, такое далекое от России и в то же время столь близкое ей памятью Наваринского сражения. «Сражение хотя и продолжалось около четырех часов, с величайшим упорством со стороны турок, докладывал адмирал Гейден императору Николаю I, но при всем том кончилось совершенным истреблением всех... неприятельских кораблей, фрегатов, корветов и проч., потоплением и, большею частию, сожжением и, наконец, взрывом на воздух»... Наваринский дым с пламенем. Русская воинская доблесть. Достояние нашей истории.

P.S. Совсем недавно на средства Морского историко-культурного общества «Петрофлот» была изготовлена памятная доска с найденными в Центральном государственном архиве ВМФ именами русских моряков, погибших в Наваринском сражении. 24 октября 1992 года она была освящена в церкви Казанской Божьей Матери в Коломенском и передана посольству Греции для установки в Пилосе.

Владимир Лобыцын

Джером Биксби, Джо Дин. По-братски

Они лежали пластом на дне спасательной шлюпки. Над ними вздымалась изъеденная ржавчиной, обросшая моллюсками и водорослями корма парохода «Лючиано» — два дня назад он вышел из Палермо, а теперь, задрав кверху корму, готовился к своему последнему рейсу — на дно. Туча черного маслянистого дыма, вырывавшегося из открытых иллюминаторов и надстройки, окружала его. Крейг успел разглядеть винты, которые все еще медленно вращались, и какую-то женщину, взывавшую о помощи с несуразно накренившегося юта. Затем ветер переменился, и непроглядная дымная завеса опустилась на шлюпку, закрыв и небо, и тонущее судно. Вода вступила в схватку с огнем. Огонь ревел, вода шипела. Пятна вылившегося горючего пылали в дыму — казалось, на волнах пляшут огненные демоны.

Стеная, сотрясаясь и горестно сетуя на судьбу, судно ушло в пучину.

Небо и дым слились в сумасшедшую круговерть, когда шлюпка завертелась в пенящейся воронке, словно охваченная самоубийственным желанием последовать на дно за «Лючиано». Взлетел фонтан брызг; волны поднялись и опали; лодка черпнула воду, и Крэйг, надеясь вытеснить ужас яростью, громко выругался. Хоффманстааль, глядя на собрата по несчастью, лишь кисло усмехнулся...

Наконец лодка выправилась. Ее еще кидало во все стороны, раскачивало, бессмысленно носило среди белых пенистых гребней; но Крэйг знал, что самое опасное уже позади. Он приподнялся из лужи, собравшейся на дне шлюпки, и подставил лицо свежему ветру.

От центра круговорота огромных лопающихся пузырей, отмечавших место гибели судна, медленно расплывались маслянистая пленка и какая-то бурая пена.

Постепенно море затихло. Чайка спланировала на вынырнувший из бездны ящик с апельсинами.

— Ну, вот,— сказал Крэйг.— Вот и все.

Хоффманстааль стянул рубашку и выжал ее над бортом лодки. В солнечных лучах густая поросль у него на груди и под мышками отсвечивала золотом. Чуть ниже левого глаза сочилась свежая ранка, лоб был измазан машинным маслом.

— Вы были членом команды? — спросил он.

— Да.

Не матрос, конечно. Для матроса вы жидковаты.

— Штурман.

Хоффманстааль хмыкнул — звук получился глубокий, говорящий о мощных, больших легких.

— Ну, стало быть, вам и карты в руки. Как будем выбираться отсюда?

— Тут и делать нечего. Мы сейчас на оживленном морском пути. Думаю, нас скоро выловят...

— Как скоро?

— Не представляю. Я даже не знаю, успели ли мы подать сигнал SOS. Все произошло чересчур быстро.

Крэйг вздохнул и перевернулся на спину.

— Скорее всего, не успели,— продолжил он.— Первыми взорвались баки под самой рубкой. Интересно бы знать, кто там курил...

— Ага. Значит, в конце концов нас подберут. А до тех пор придется попоститься?

Крэйг устало встал.

— Вы недооцениваете Торговый флот.

Он прошлепал на корму и распахнул рундук с НЗ под банкой. В рундуке были манерки с водой, жестянки с галетами и солониной, банки с соком, аптечка.

— Более чем достаточно для двоих,— прокомментировал Крэйг. Он повернулся, оглядывая волны.— Как вы думаете, еще кто-нибудь спасся?..