Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Мы уже имели случай упомянуть громкое имя другого искателя приключений, получившего, благодаря Бецкому, место управляющего искусствами и директора Кадетского корпуса. Самозванец Ласкарис был итальянцем – сыном неаполитанца, лавочника в Кефалонии, по фамилии Карбури. Его обман и настоящую фамилию обнаружила в один прекрасный день жена рагузского консула, посланного в Петербург – настоящая Ласкарис. Это однако не помешало бы его карьере; но через некоторое время негодяя выгнали со службы в Кадетском корпусе вследствие обвинения в позорном деле, поднятом против него местным священником. Тогда ему дали место в полиции.

В 1764 г. в Петербурге появился брат барона Франсуа де Тотта, венгр, дипломатическая и военная карьера которого во Франции была весьма почтенная. Он сопровождал г-жу Салтыкову, жену русского посланника в Париже, принужденную из-за здоровья вернуться на родину и скоро завел обширное знакомство в лучшем столичном обществе. Поступив волонтером в тридцати тысячный корпус, стоявший в то время в Царском «лагере», он жил в одной палате с фаворитом Орловым и был представлен последним императрице. К несчастью, он наделал долгов и вздумал воспользоваться своими связями и блестящим мундиром французского кавалериста, чтобы предложить свои услуги маркизу де Боссэ, тогдашнему французскому послу. Боссэ умер как раз в это время, и де Тотт надеялся занять место уполномоченного в делах, но затем удовлетворился

менее почетной должностью собирателя справок, на жалованье при посольстве. Пользуясь своей близостью с Паниным, он получил обещание довольно высокого жалования и уплаты своих долгов; но первый министр Екатерины, прослышав о происходившем, посоветовал торговцу государственными тайнами поскорей перебраться заграницу. Министр даже снабдил его из собственного кошелька средствами к поспешному отъезду. В оправдательной записке, представленной в 1771 г. герцогу Эгильонскому, де Тотт защищается довольно забавно против оскорбительного предположения, что им руководили мотивы личного интереса: «Поместите при французском дворе русского, одаренного здравым смыслом, именем, хорошими манерами, постоянно встречающегося с первым министром, стоящего близко с самыми великими особами обоего пола; представьте себе, что он не любит смотреться в зеркало, имеет восемь тысяч франков долгу, и вы поймете всю затруднительность его положения».

II

«Северная звезда» не оправдала бы своего названия, если б ее сияние, распространявшееся по всей Европе, не привлекло величайшего искателя приключений того времени. Калиостро употребил несколько месяцев, чтобы подготовиться к сенсационному выступлению на одной из наиболее видных европейских сцен во второй половине восемнадцатого века. Прибыв в Митаву в 1779 г. он продолжил там свое пребывание, улавливая и подготовляя публику, устраивая подходящую обстановку. Он распространил слух, что имеет важное поручение от масонского ордена, представителем которого на севере, якобы, был назначен. Принятый в доме барона Медема, получив хорошие рекомендации и предшествуемый широковещательной рекламой, он, действительно, очутился в С.-Петербурге в наилучших условиях. Потемкин, карьера которого тогда только что начиналась, посетил его и нашел причины для повторения своего посещения, что произошло не без участия прекрасной и очаровательной Лоренцы, носившей тогда уже фамилию Санта-Кроче. Если верить тысяче слухов, ходивших обо всем, что делала Екатерина, она сама старалась выпроводить эту соперницу, предлагая ей тридцать тысяч рублей. Но красавица отказалась, получив уже перед тем вдвое больше из рук фаворита. Рассказ малоправдоподобен. Екатерина имела другие средства, чтоб избавляться от своих соперниц, а с другой стороны, она слишком добродушно рассказывала Гримму о пребывании в своей столице шарлатана и о его подвигах.

«Он приехал сюда, называя себя полковником испанской службы и испанцем по происхождению, давая понять, что он колдун, вызывающий духов и приказывающий им. Когда я услыхала это, я сказала: человек этот совершенно напрасно приехал сюда; нигде ему не испытать большей неудачи, чем в России. У нас не жгут колдунов, и я царствую уже двадцать лет, а случилось всего одно дело, в котором замешано было колдовство. Сенат вытребовал колдунов, и когда их привели, они оказались дураками и совершенно ни в чем не повинными. Но г. Калиостро прибыл в такое время, когда несколько франкмасонских лож, увлекшись принципами Сведенборга, желали во что бы то ни стало видеть духов; и вот они бросились к Калиостро, утверждавшему, что он знает все секреты доктора Фалька, близкого друга герцога Ришелье, однако ж заставившего его в Вене принести жертву черному козлу... Тогда г. Калиостро произвел свои чудодейственные таинственные исцеления: как будто вынул ртуть из ноги подагрика, и попался в ту минуту, когда вылил ложку ртути в воду, куда велел посадить подагрика. Потом он приготовил краски, ничего не окрасившие, и химические соединения, не произведения никакого действия... После этого открыли, что он еле-еле умеет читать и писать. Наконец, наделав массу долгов, он скрылся в погребе Елагина, где пил столько шампанского и английского пива, сколько был в силах. По-видимому, однажды он перешел за обычную меру, потому что, выходя из-за стола, вцепился в тупей домашнего секретаря Елагина. Тот отвесил ему пощечину; пошла рукопашная. Г. Елагин, которому надоела эта погребная крыса, производившая слишком большой расход вина и пива, и жалобы секретаря, вежливо предложил Калиостро отправиться в кибитке, а не по воздуху, как он угрожал, и чтоб кредиторы не задержали этот легкий экипаж, Елагин дал ему и графине в провожатые до Митавы старого инвалида. Вот история Калиостро, в которой есть все, кроме чудесного. Я не видала его ни вблизи, ни издали, и вовсе не стремилась увидать».

Княгиня Санта-Кроче, или попросту мадам Калиостро, по-видимому, ни при чем в несчастном конце этого неудачного путешествия. Мы знаем, что Екатерина всегда относилась столь снисходительно к любовным капризам самого капризного и вечно увлеченного кем-нибудь из своих фаворитов.

За несколько лет до того будущий князь Таврический вздыхал о немного уже поблекших прелестях другой гостьи, приблизительно из той же категории, и Екатерина не выказывала ни малейшей ревности. Она даже находила очаровательницу не глупой – комплимент, которым императрица награждала немногих. Эта особа была знаменитая герцогиня Кингстон, вдова герцога, носившего эту фамилию, но разведенная формально с первым мужем, который был жив и назывался более простой фамилией капитана Хервея – следовательно, двумужница, и счет потерявшая своим любовным приключениям еще в бытность свою Елизаветой Чёдлей, фрейлиной принцессы Уэльской. Герцогиня приехала в Петербург в августе 1777 г., сопровождаемая многочисленной свитой и священником, аббатом Сешан. Она была представлена императрице под фамилией и титулом, оспариваемыми у нее на родине. В России же ее считали даже родственницей королевской семьи. Приглашенная в Царское Село, она встретила там самый лестный прием. На балы, которые она давала то на своей яхте, возбуждавшей всеобщее восхищение и любопытство своей роскошной отделкой, то в доме, предоставленном в ее распоряжение императрицей, одном из самых красивых во всем городов, стекался весь Петербург. Яхта герцогини потерпела некоторые повреждения во время бури; Екатерина велела исправить ее на свой счет. Авантюристка догадалась громко заявить, что приехала исключительно чтобы иметь радость и честь видеть самую необыкновенную женщину из современных и живших когда-либо, и Семирамиде было приятно слышать это. Потемкин явно ухаживал за самозванной герцогиней, но Екатерина не препятствовала ему. Надо сказать, что этой новой сопернице было 57 лет, и она глохла, а с другой стороны явно оказывала предпочтение одному из секретарей фаворита – Гарновскому, успевшему впоследствии захватить часть ее большого состояния. Желая воспользоваться обстоятельствами, герцогиня стремилась оставаться в России, заняв официальное положение при дворе Семирамиды, и купила себе поместье в Эстляндии. Но на ее счет уже начали ходить неблагоприятные слухи, и она сочла за лучшее удалиться на некоторое время. Когда же она вернулась, в 1782 г., для нее

все было кончено: на нее не хотели смотреть ни при дворе, ни в обществе: фаворит отвернулся от нее, а Гарновский, пользовавшийся таким доверием с ее стороны, употребил его во зло, – забрал эстонское имение.

III

За два года до первого появления авантюристки, в казематах Петропавловской крепости разыгрался конец романического существования другой женщины, тоже много видавшей на своем веку и также окруженной тайной. Нам даже тяжело вызывать воспоминание о ней в этой главе: так много грустного, вызывающего участия и почти уважения примешивается к этой истории, несмотря на обычный, избитый, вульгарный и неприятный фон подобного рода приключений. Все тайна в этой странной личности, кажущейся как бы привидением, и даже не нуждавшейся в сказочном вымысле, потому что она с самого рождения была окружена сказкой. Так она жила, так и умерла, и очень трудно и до сих пор вне этого, охватывающего ее туманного круга более или менее воображаемых данных, установить ее историческую личность и положение.

Ее фамилия? У нее ее не было. В предании и даже в истории ее обыкновенно называют «княжной Таракановой». Однако не только эта фамилия не принадлежала ей, но она даже, по-видимому, никогда и не думала пользоваться ею иначе, как одной из многочисленных масок, которыми прикрывалась. Никогда не существовало никакой княжны Таракановой, ни действительной, ни вымышленной. Предание смешало, а история пошла по ложному следу: малороссийскую фамилию одного из племянников Разумовского, возлюбленного Елизаветы, переиначили в Таракановых, а собственно такой фамилии не носил ни один авантюрист и ни одна авантюристка. Дараганы существуют еще до сих пор в России, занимая важные должности; Таракановой же не было ни в Петропавловской крепости, ни где-либо [108] в другом месте.

108

Существует еще рассказ, будто настоящая (?) княжна Тараканова жила в одном из московских монастырей под именем Досифея и пережила Екатерину. См. Пыляев. Забытое прошлое С.-Петербургских окрестностей. С. 528.

Ее общественное положение? И его у нее не было. Ее считали, да еще многие считают и до сих пор, дочерью Елизаветы и Разумовского. Оттуда это смешение с Дараган? В тюрьме, под пыткой, почти в агонии, она упорно отрицала намерение присвоить себе это название. Могла ли она сделать это с некоторым правдоподобием? Были ли у Елизаветы дети от брака с певчим? Даже в этом отношении существует сомнение, и самые авторитетные мнения разделяются.

Одна только тяжелая подробность ясно и несомненно всплывала на поверхность этой пучины неясных, смущающих загадок. В 1804 г. в Петербурге, а три года спустя в Париже, привлекала толпу картина русского художника Флавицкого, изображающая ужасную смерть красивой молодой женщины в каземате Шлиссельбурга во время внезапного наводнения, вследствие разлива Невы. Тщательное расследование, вызванное именно этой картиной, установило, что наводнение, изображенное на картине, было в 1777 г. В это время так называемой княжны Таракановой уже два года не было в живых; а в казематах Шлиссельбурга она никогда не содержалась.

Кто же она, которую никто не называет и не может назвать, и над мрачной судьбой которой работало воображение художников, и терялись в догадках историки? Кем, по крайней мере, она желала быть? Какую роль она намеревалась в действительности играть? И тут все тайна и неизвестность! Ни одно слово из ее уст не помогло поднять покрывало и не позволило заглянуть в тайник ее сознания. Вообще, действовала ли она сознательно? Знала ли то, что мы желали бы знать? В числе лиц, связывавших личный интерес, вызванный страстью, с открытием тайны, мы встречаем, между прочим, владетельного герцога Лимбургского. Но единственный ответ, полученный им на его неотступные, настоятельные вопросы, очень уклончив: «Вы просите сказать вам правду? Вы бы мне не поверили, если б я ее сказал вам вполне! И, кроме того, что такое правда? Что такое ложь? Можете ли вы в этой причудливой комедии жизни, которую мы принуждены играть, и где нам не принадлежит выбор роли, отделить маску от лица, покрытого ею?

Наша судьба – предаваться иллюзиям и заставлять других поддаваться им. Все мы лжем! Только одни делают это как попало, непоследовательно, и сбиваются с пути; другим же кажется, что они знают дорогу, но они идут прямо к цели, не переставая лгать, придерживаясь определенной системы. Я хочу принадлежать к последним».

Впервые мы видим загадочную комедиантку в 1772 г. в Париже. Там в это время появилась взявшаяся неизвестно откуда некая княжна Али Эметтэ Влодомирская, со странным именем и фамилией, представлявшими смесь персидского со славянским. Она была молода, красива, а главное грациозна, с пепельными волосами, как у Елизаветы, и такими же как у нее глазами, менявшими оттенки. То голубые, то черные, они придавали особенное выражение ее физиономии – какой-то сказочный отпечаток, лежавший на всей ее личности, также как на ее судьбе. Манеры у нее были прекрасные, и она, по-видимому, получила хорошее образование. Она выдавала себя – или ее выдавали – за черкешенку, племянницу богатейшего персидского сановника. Ее сопровождала многочисленная свита, в которой на первом плане стояли два немца: барон фон Эмбс, игравший авторитетную роль родственника почтенных лет, и барон Шенк – управитель и ближайший наперсник. У принцессы, которая заняла хорошее помещение и вела широкий образ жизни, скоро составился большой круг знакомств. Вместе с несколькими французами, ее дом посещали иностранцы, которых в то время было уже много в Париже. Польская эмиграция, начавшаяся в это время, вследствие первых несчастий, постигших республику, доставила многих посетителей в салон княжны и способствовала его блеску. Князь Михаил Огинский, один из наиболее выдающихся изгнанников, числился между поклонниками красавицы-черкешенки. Но вдруг произошла катастрофа: почтенного родственника задержали за долги, и открылось, что, не имея средств заплатить по своим обязательствам, он, в то же время, не имел права и на титул, которым именовался. Эмбс вовсе не был бароном: он был блудным сыном богатого гентского купца. Весть, само собой разумеется, распространилась, и, конечно, все кредиторы явились в роскошное помещение княжны, но здесь всех ждала неожиданность: дом оказался пустым – княжна исчезла.

Она снова появилась через несколько лет во Франкфурте. И здесь ее сопровождал такой же многочисленный штат прислуги; она опять поселилась в лучшей гостинице города и завела знакомства. Однако ее парижские кредиторы разыскали ее, и она решительно не знала, что делать. Но тут явился избавитель в лице герцога Лимбургского, тоже бывшего в долгах, но имевшего подданных, которых он еще находил возможность обирать. Герцог великодушно предложил вывести из затруднения принцессу и, наконец, предоставил в ее распоряжение свой замок Оберштейн. Само собой разумеется, он ждал уплаты за свои траты и любезности; но принцесса оказалась очень недоступной. Тогда он дошел до того, что предложил ей руку, не боясь неравного брака, так как и она была владетельной особой: переменив фамилию и происхождение, она уже называлась княжной Азовской, потомком могущественного дома князя Владимира и наследницей княжества, находящегося под покровительством России.

Поделиться с друзьями: