Вокзал

Перекрывали вагон, так что проводники даже пискнуть не могли. Одну такую группу взял Хоменко, вторую Саушкин. Причем Хоменко подозревал, что Саушкин несколько превысил свои полномочия и пределы необходимой самообороны. Во всяком случае, при попытке оказать сопротивление один из преступников нечаянно вывалился из вагона на полном ходу и был размазан о встречный тепловоз. Тем не менее на какое-то время вымогательства прекратились и проводников не трогали.

Он подошел к бригадиру и завязал ни к чему не обязывающий разговор. Но старого жука было трудно провести. Тот сразу сообразил, что красивая женщина рядом – протеже мента. Это его как раз не беспокоило. Бригадир был жаден от природы, и потому перед ним сейчас стоял сакраментальный вопрос: брать деньги или не брать? Мент мог обидеться, и тогда добра не жди. С другой стороны, сегодня их так трясли всевозможные службы, что взять на себя такую ответственность побаивался.

– Ты не знаешь, по какому поводу шмон? – спросил он напрямик, давая понять, как трудно ему будет выполнить очевидную просьбу.

Заодно и цену набивал своей услуге.

– Знаю. К твоим делам не относится. Хоменко еще раз оценивающе посмотрел на хмыря-бригадира, как бы решая про себя, стоит ли доверять тому бесценный груз.

– Сделай доброе дело, возьми барышню.

– Нет проблем – закроется в служебке, поедем – выпущу. Пусть только по маленькому сходит заранее, – не удержался, чтобы не поставить в неловкое положение мента, глазастый бригадир.

Он тоже заметил, что лейтенант не ровно дышит к девице. Оно понятно – девка справная. Много нагляделся железнодорожник за двадцать лет поездной жизни и уж точно мог сказать, что перед ним не племянница лейтенанта.

– Вы бы попрощались пораньше. Сейчас пассажиры пойдут на посадку. Зачем нам лишний глаз?

– Резонно… – согласился лейтенант. – Ну что, давай прощаться…

– Куда ты теперь? – спросила она, потеплев.

– Не знаю. Дружок зовет в спасатели на пляж. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Сезон начнется – пойду.

Хоменко с тоской оглядел застекленный козырек перрона, догадываясь, что бессмысленно теряет драгоценное время. Уходят куда-то нужные слова.

– Я тебя люблю, – наконец единственное что нашел сказать он.

– Я знаю.

– Так что ж ты…

– Что я?

– А ты?

– А я тебя – нет.

Наконец его прорвало. Может быть, от сознания, что все потеряно. Навсегда.

– Да ты знаешь, как я тебя люблю? Я, может, говорить не мастер… Хочешь на сцену – танцуй, если ты без этого жить не можешь. Стерплю. Я все люблю: голос, глаза, шею твою гордую, плечи, как смотришь, как билет выписываешь… Ты говоришь, что не любишь, но ведь я не противен тебе. Я знаю. Я знаю, что одной моей любви достаточно на двоих. Со временем поймешь и оценишь, не говори только сейчас. Ничего не говори. Дай мне шанс. Пусть здесь все успокоится…

Этот монолог был невыносим для него.

– Мне не надо, чтобы ты терпел. Не надо жертв. Жена – танцовщица… А я терплю…

Она презрительно усмехнулась:

– Ты во сне летал когда-нибудь?

– В детстве, – обескураженный таким поворотом, ответил Роман.

– Это когда ты высоко-высоко, а на земле каждую травинку видно, каждую козявку. Ты и один, и ты – целый мир. Вы вместе. И воздух упругий. И каждое движение – ласка. Каждая мышца и все тело – всему миру! Весь мир – тебе. А ты говоришь – терпеть. В детстве… А взрослым?

– Я, может, сказать так красиво не могу, – сглотнул сухой комок в горле Хоменко. – Я так же, может, чувствую. Только не видно.

– Значит, не все потеряно. Тогда подожди.

– Скажи, там у Ларина – это правда про сына?

– Что? Проснулся… А ты считал, я эти рубли в чулок копила? Подумай, лейтенант, нужна тебе баба с больным довеском? Крепко подумай. И хватит ли одной любви на всех. Вообще-то ты не безнадежен. Одно знаю точно – вернусь. Я еще сюда вернусь.

Она неожиданно обняла Хоменко и крепко поцеловала в губы.

– Спасибо, Хоменко. Большое спасибо. Без твоей глупой любви я бы, наверное, скурвилась. Только теперь поняла. И прости меня, Христа ради, водила я тебя за нос прищепкой, сама не знала зачем. Теперь знаю. Ты моим поплавком был, спасательным жилетом. Хороший, только зануда. Запомни, не будь с женщиной занудой. Пожестче надо, оперативник, порешительней. Без правил. В любви правила вредны.

Она скрылась в вагоне.

Хоменко подошел к стеклу служебного купе, но изнутри задернули шторы. Он вздохнул в полном раздрае чувств и пошел к голове состава. Его нагнал Львовский поезд, входивший на параллельный путь. Там у начала платформы милиционер узнал Ларина с двумя носильщиками и большой телегой. Вспомнил, что с утра говорили, будто тот ждет гроб с телом матери.

Чтобы как-то развеяться после трудного разговора, решил подойти, помочь.

Фээсбэшники на перроне активизировались. Здесь работали более ювелирно, чем в здании вокзала. И одеты были кто во что горазд, что сразу позволило затеряться в толпе приезжих и встречающих.

Хоменко увидел, как из второго вагона вывели троих черных в наручниках.

Следом и по бокам двигались задержавшие его сотрудники. Из почтово-багажного вынесли большой продолговатый ящик.

Гроб, понял лейтенант.

Начальник сдернул с головы фуражку.

Хоменко увидел жену Ларина в черном. Женщина кружевным платочком промокала сухие глаза. Уцепившись за мать, рядом стояла дочь. Жену Хоменко знал, она наведывалась на работу мужа, и часто без предупреждения. Дочь была ему незнакома. Довольно ординарное лицо, было бы совсем незапоминающимся, если бы не норовистость во взгляде на окружающих и жестах. Как же – дочь начальника вокзала. Хоменко не был женоненавистником, но инстинктивно сторонился подобных натур. Дураков пускай ищут в своем дурацком кругу.

Хоменко посмотрел на часы. До восемнадцати двадцати пяти оставалось еще три минуты.

Роман хотел вернуться к шестому вагону, но понял, что сказать ему сейчас будет нечего. Разве что еще раз заглянуть ей в глаза. Но и этого не получится.

Она не выйдет. Не сможет выйти на перрон.

Потом он увидел, как открылась дверь служебного выхода и из здания вышел медведеподобный фээсбэшник Сева и, осмотревшись по сторонам, подал знак стоящим внутри.

Следом за Севой повалили остальные.

Так вот он кто – надежда «голубей» и скепсис «ястребов». Высокий. Гордый.

Кантемиров.

Хоменко больно ударили чемоданом по лодыжке, он охнул и цаплей поджал ногу.

Кантемиров прошел мимо него в трех шагах.

«Львовский поезд прибывает на второй путь. Номера вагонов начинаются с головы поезда. Пожалуйста, не толпитесь, не суетитесь. Вот вы и дождались, чего уж теперь… А сюрприз – это все-таки подарок».

Глава 61 БОЦМАН