Волчье логово

Должно быть у меня был свирепый вид. Страха я не чувствовал, а только незнакомое мне возбуждение овладевало моим существом. Они подались назад. Неохотно, заминаясь, но толпа стала расходиться. Последними были люди из шайки Безера, к числу которых принадлежал, как я догадался, и убитый мной человек. Я продолжал стоять неподвижно, устремив на них грозный взор, пока улица не опустела, и последний человек не скрылся за углом. Тогда я повернулся и увидел Жиля с полудюжиною наших слуг, с бледными лицами стоявших позади меня. Круазет схватил мою руку с рыданиями.

— О, сеньор! — воскликнул Жиль прерывающимся голосом. Но я взглянул строго на него и оттолкнул Круазета.

— Подымите эту падаль, — сказал я, прикасаясь к трупу ногой, — и повесьте его на этом дереве. Потом ворота на запор! И поворачивайтесь скорее!

Глава II. УГРОЗА ВИДАМА

Впоследствии Круазет рассказывал мне целую историю о том, что делалось со мною в ту ночь, но сам я ничего не помню. Мне все это показалось страшным сном. Круазет уверял, что ночью я поднялся со своего места (как старший я спал один, а он с Мари вместе помещались на другом тюфяке в той же комнате), пришел к нему и, разбудив его, со слезами и дрожью во всем теле умолял не оставлять меня одного. Так я и проспал подле них до утра. Но, как я уже сказал, я ничего не помню из этого: мне показалось, что я видел какой-то страшный сон, и только по пробуждении я обнаружил себя на одном тюфяке с Круазет и Мари. Так что я не могу утверждать, случилось ли на самом деле все то, что он рассказывал.

Во всяком случае, если меня и мучила совесть, то это продолжалось недолго. Напротив, мне льстило то новое уважение, с которым теперь Жиль и другие слуги относились ко мне. Я не знаю, что думала Катерина о случившемся. Она получила свое письмо и, по-видимому, успокоилась: мы ее почти не видели. Мадам Клод была занята приготовлением травяных отваров и лечением раненого посланца. Поэтому было совершенно естественно, что первенство в замке выпало на мою долю.

Не было сомнений (по крайней мере, мы были уверены в этом), что нападение на посланного с письмом было совершено по наущению самого Видама. Еще более удивительным казалось, что он просто не зарезал его, чтобы захватить письмо. Но, обращаясь назад к этому времени, мне кажется, что тогдашним людям нравилось вносить известную игривость в самые возмутительные зверства. Это было время религиозных войн, когда возбуждаются самые ужасные страсти. Казалось ничтожным лишь убить своего врага: с его головой играли, как с мячом (я ничего не прибавляю), а сердце его бросали собакам.

Без сомнения, Видаму с его зверским юмором пришла фантазия, чтобы принесший первое любовное письмо Павана явился к его невесте весь окровавленный и залепленный грязью. Свалка у наших ворот также входила в его план, как оскорбление нашему дому. Вряд ли на гнев Безера могли подействовать успокоительно развязка всей этой истории и заслуженное наказание, которому подвергся моей рукой один из его людей. Поэтому мы тщательно осмотрели все запоры, укрепления и окна, хотя замок был неприступен, так как стоял на скале, спускавшейся крутым обрывом на глубину двадцати футов от его фундамента. Ворота, как говорил нам Паван, можно было взорвать порохом, но мы сделали все приготовления, чтобы вовремя закрыть железную решетку, преграждавшую на середине подъездную дорогу. Если бы даже неприятелю и удалось ворваться через ворота, то он очутился бы в ловушке — узкой крутой дефилее, простреливаемой спереди и с боковых стен. У нас были две кулеврины 7 , которые виконт захватил двадцать лет тому назад в битве при Сент-Квентине в качестве трофея. Мы поставили одну из них в конце подъездной дороги, а другую на террасе, откуда мы могли навести ее на дом Безера, находившегося теперь в нашей власти. В действительности мы не ждали нападения. Но мы также не знали, что могло случиться, и должны были приготовиться ко всему.

7

Coulevrine — небольшая пушка того времени.

У нас не оставалось и десятка слуг, так как виконт взял около двадцати самых надежных людей с собой в Байону. На нас, таким образом, лежала громадная ответственность. Наша главная надежда заключалась в том, что Видам поспешит с отъездом в Париж и отложит Свое мщение, и потому время от времени мы бросали беспокойные взгляды на Волчье логово, ожидая увидеть какие-нибудь признаки скорого отъезда его хозяина. Я был страшно поражен, и все мои надежды разлетелись в прах, когда Жиль с испуганным лицом появился на террасе и объявил, что мсье де Видам у ворот и желает видеть мадемуазель.

— И думать нечего допускать его к ней, — добавил старый слуга, в раздумье почесывая голову.

— Без сомнения. Я сам выйду к нему, — отвечал я решительно. — Поставь Франциска с другим человеком у ворот, Жиль. А ты, Мари, будь поблизости. Круазет пусть останется со мной.

Все эти приготовления заняли одно мгновение, и я встретился с Видамом в начале описанной дефилеи.

— Мадемуазель де Кайлю, — сказал я с поклоном, — к сожалению, не совсем здорова сегодня, Видам.

— Значит она не примет меня? — сказал он, взглянув на меня весьма неласково.

— Нездоровье лишает ее этого удовольствия, — отвечал я через силу.

Поистине это был удивительный человек — при виде его вся моя храбрость уходила куда-то, должно быть в пятки.

— Значит она не желает принять меня. Хорошо, — повторил он, как будто и не слышал, что я сказал, и эти простые слова прозвучали точно смертный приговор. — Теперь, мсье Ан, я должен поговорить с вами. Какое удовлетворение намерены вы предложить мне за смерть моего слуги? Это был скромный, тихий человек, которого вы убили вчера. Бедняга только излишне увлекся своею преданностью истинной вере.

— Я убил его потому, что он поднял руку на мсье Сент-Круа де Кайлю у самых ворот дома виконта, — отвечал я решительным тоном, будучи заранее подготовленным к этому ответу. — Вам известно, мсье де Безер, — продолжал я, — что виконту предоставлено право на жизнь и смерть всех живущих в этой долине?

— За исключением моего дома, — прибавил он спокойным тоном.

— Совершенно верно, но пока ваши люди находятся в стенах вашего дома, — возразил я. — Ибо наказание последовало неожиданно, и человек не имел времени покаяться, то я готов…

— Что?

— Заплатить отцу Пьеру за десять поминовений по его душе.

Я был страшно поражен тем неожиданным впечатлением, которое произвели мои слова. Видам разразился громким смехом.

— Клянусь Пресвятой Девой, любезный друг, — воскликнул он, продолжая смеяться, — уж и потешили вы меня! Вот так шутник! Поминовения? Да ведь убитый был протестантом!

Последние слова поразили меня более всего. Казалось, этот человек с его кощунственным смехом совсем не походил на прочих людей. При выборе своих приспешников он не соображался с их верой. Он знал, что по его приказу гугенот будет готов убить своего единоверца, а католик — закричать: «Да здравствует Колиньи 8 !». Я был так ошеломлен его словами, что не находил ответа, и меня выручил находчивый Круазет, сказав:

8

«Да здравствует Колиньи!» — воинственный клич гугенотов. Колиньи-Гаспар де Шатильон (1519 — 1572 гг.) — граф, адмирал. В начале гугенотских войн примкнул к принцу Конде, после смерти которого в 1569 г., стал главой гугенотов. По заключении Сент-Жерменского мира пользовался влиянием на Карла IX, под которым и был заключен брак Маргариты Валуа и Генриха Наваррского. Убит во время Варфоломеевской ночи.

— Как же объяснить, мсье де Видам, его преданность истинной вере?

— Истинная вера для моих слуг, — отвечал тот, — моя вера. Потом у него, по-видимому, блеснула новая мысль.

— А что важнее всего, — продолжал он медленно, — не пройдет и десяти дней, как в этом убедятся многие тысячи. Запомните мои слова, мальчуган! Это вам пригодится. А теперь вот что, — продолжал он своим обычным тоном, — я не прочь сделать приятное соседу. Я не желал доставлять вам беспокойство, мсье Ан, из-за моего канальи, но мои люди будут ждать какого-нибудь вознаграждения. Выдайте мне эту зловредную тварь, бывшую причиной всей свалки, чтобы я мог его повесить. Тогда мы будем квиты.

— Это невозможно, — отвечал я с напускным хладнокровием, ибо для меня было ясно, кого он подразумевал.

Разве я мог выдать посланца Павана! Никогда!

Он взглянул на меня, по-видимому, совершенно равнодушно, но с такой улыбкой, от которой я почувствовал себя весьма неловко.

— Не придавайте большого значения одному удачному удару, молодой сеньор, — сказал он шутливо, покачивая головой. — В ваши годы мне пришлось драться уже с дюжину раз. Однако, должен ли я понимать, что вы отказываете мне в удовлетворении?