Волчьи ягоды. Сборник
Шрифт:
Ванжа поймал себя на желании закрыть глаза и хотя бы в воображении перенестись в гущу леса, под зеленые кроны.
Пели соловьи. Слишком неестественным казалось ему это пение в заставленной громоздкой аппаратурой комнате, среди металла и портретов улыбающихся эстрадных звезд на стенах. Еще в Мисхоре Ярош сказал лейтенанту, что в ту ночь он записывал соловьев.
«Соловьев?» — недоверчиво переспросил Ванжа.
«Как-то ездил в село, чтобы записать корову».
Тогда этот разговор вызвал у Ванжи раздражение, сейчас, вспоминая его, он испытывал неловкость.
А соловьи
И вдруг все затихло. Изумрудным глазом смотрел на людей «маг», в его взгляде Ванже почему-то виделся укор.
— Все? — спросил лейтенант и сразу же понял бессмысленность своего вопроса, ибо что можно было сказать в ответ? И Ярош ничего не сказал, не обернулся, привычными, почти машинальными движениями клеил ракорды, перематывал пленку, а Савчук сидел расстроганный, протирал платком стекла очков и вздыхал:
— Ах, разбойники! Ах, артисты! Рапсодия, скажу я вам, хоть на государственную премию выдвигай. Ей-ей, заслужили…
— Я хотел бы получить копию.
— Разумеется, разумеется, — покачал головой Савчук и спохватился: — Извините, я, собственно, забыл, для чего вы здесь. Как-то, знаете, не вяжется, но что поделаешь, что поделаешь… Пойдемте ко мне, Ярослав занесет копию.
У себя в кабинете Савчук подставил разгоряченное лицо под струю вентилятора, минуту так постоял, а когда обернулся к Ванже, в глазах уже не было восхищения, были колючки:
— Ну вот, пленку, в существовании которой вы сомневались, прослушали. Это внесло какую-то ясность?
— Во всяком случае, мы теперь знаем, что в ту ночь Ярош в самом деле был на записи. Кстати, он утверждает, что именно перед этим вы сняли передачу, в которой соловьи пели хриплыми голосами. Потому, мол, и помчался в Дубовую балку. Это правда?
— Было такое, — обрадовался Савчук. — Как же, было. Передача «Природа и мы». Так вот в чем дело! Я же говорил вам, что Ярош добросовестный работник, другой на его месте плюнул бы и баста — в отпуске же, а он…
— Так-то оно так, — сказал Ванжа. — Но Сосновскую нашли мертвой.
У Савчука вытянулось лицо.
— Мертвой? Как это… мертвой? И он, то есть Ярош, имеет к этому отношение?
— Спросить легче, чем ответить, — сухо произнес Ванжа. — Идет следствие.
В пятнадцать ноль-ноль Ванжа положил на стол начальника отделения уголовного розыска кассету с пленкой. Напротив Панина сидел Очеретный, и, похоже, они спорили, ибо у Очеретного был возбужденный вид, и он недовольно оглянулся на лейтенанта.
— Это чего-то стоит? — спросил Панин.
— В час досуга. Соловьи, товарищ капитан.
— Интересно послушать. Вы, лейтенант, давно были в лесу?
— Прошлым летом. Когда к матери ездил… А что?
— А вы, Ларион Григорьевич?
Очеретный пожал плечами.
— Вот-вот, —
Панин вздохнул. — Стали горожанами до того, что где уж там соловья, обычного сельского петуха не видим. Разве что в борще. У Ремеза, кажется, есть магнитофон?— «Весна».
— Прекрасно: «Весна», соловьи… Пусть послушает. Выходит, правду сказал Ярош. Тем лучше. Для него, конечно.
— Жаль только, что соловьи координаты не проставили, — сказал Очеретный. — Так и так, мол, записывал нас гражданин Ярош в Дубовой балке, а не там, где нашли тело Сосновской. — Он вскочил, забегал по кабинету. — Каждый преступник, если у него на плечах не пустой котелок, прежде всего заботится об алиби. Вот вам и соловьи! Ярош записывает их на южной окраине города, а тем временем на северной, обратите внимание, совсем в противоположной стороне, любимая девушка кончает жизнь самоубийством. Чем не алиби?
Сделав паузу, Очеретный продолжал:
— Удивительно другое. Человек решил распрощаться с белым светом. От Чапаевской до Днепра — рукой подать. Нет, он едет за десять километров, ищет малолюдное место, словно заранее заботясь, как бы заморочить нам голову. Кстати, туда ходит городской транспорт?
— Автобус номер 14, — сказал Ванжа. — До высоковольтной подстанции. А может, тело снесло течением, товарищ капитан?
— Специалисты возражают. — Панин помолчал. — Между прочим, товарищ лейтенант, во время розыска вы допустили промах, я бы сказал, непростительный. Благодарите Ремеза, который исправил вашу ошибку. Список лиц для опроса по делу Сосновской составляли вы?
— Так точно.
— А почему в нем не было Василия Сосновского?
— Василий Сосновский? Это кто? — спросил Ванжа, но тут же сообразил, что речь идет о Васильке, брате Нины, и покраснел. — Виноват, товарищ капитан. Опрашивал Елену Дмитриевну, его не было. А потом… потом подумал: что может знать мальчик?
— Тем временем этот мальчик сообщил нам сегодня интересные вещи. — Панин пододвинул к себе телефон. — Ремез? Мальчик у тебя еще? Давай его сюда.
Капитан положил трубку, внимательно посмотрел на Ванжу:
— Тем более, что вы с ним, как оказалось, хорошо знакомы. Знаю — командировка и прочее, но времени у вас было достаточно.
Вошел Ремез, мягко подталкивая впереди себя мальчика. Василек заметил Ванжу, радостно улыбнулся, но тут же синие глаза помрачнели, он скривился и прикусил губу, чтобы не заплакать. На мгновение Ванже показалось, что на него посмотрела Нина, и к горлу подступил горячий ком.
— Садись, — сказал Панин. — Садись, дружище, и перескажи нам еще раз все, что ты рассказывал старшему лейтенанту.
Василек оглянулся на Ремеза.
— Во вторник это было, в тот самый… вечером. Зазвонил телефон. Мамы дома не было, а был я и Нина. Взял трубку, спрашивают Нину, я, значит, позвал ее и пошел, мне надо было на самбо. А она выскочила вслед за мной из дому и говорит так, словно плачет: «Славка разбился, Славка разбился…» — И побежала.
— Может, это было не во вторник, а в другой день? — спросил Очеретный. — Ты хорошо помнишь?
— А что тут помнить? Я на тренировки хожу по вторникам.