Волчьи ягоды

Ремез не стал перечитывать показания охранника Локотуна, который на допросе каждый ответ на вопрос следователя заканчивал жалобами на Полякова. Тогда Ремез не выдержал:

– Гражданин Локотун, вы что, ищете у нас защиты от Полякова? Не поздно ли?

Локотун обиженно сморщил толстый, в прожилках, нос.

– Так он же дурачил меня. Сам деньгу лопатой загребал, а Локотуну четвертак, словно Локотун какая-то шестерка. А кто машины пропускал? Кто фальшивые пропуска отдавал в жадные руки? Локотун. А мог не пропустить? Мог. Я человек при службе.

Ремез сдерживал себя, чтобы не улыбнуться. Неужели этот "человек при службе" такой недалекий, думал он. Или намеренно корчит из себя дурака? Вот еще одна загадка.

– Вы знали, что в этих машинах?

– Откуда мне знать? Уманская или сам Григорий Семенович сделает ручкой: пропусти - ну и пропускал. Я в ихний шахер-махер не лез, мне это ни к чему, а только несправедливо. Швейцар в ресторане дверью хлопает - бац! гривенник в ладони, а у меня как-никак железные ворота на засовах. Что такое четвертак? Разок поужинать в ресторане... Я было говорю Григорию Семеновичу: Локотун не какая-то шестерка, а если уж шестерка, то не простая, а козырная... Нет, гражданин следователь, поганый человек Поляков, хотите верьте, хотите нет, а это точно.

– Сколько раз вы так вот пропускали машины?

– Может, десять, может, двадцать. Не записывал.

– Многовато, выходит, было четвертаков.

Локотун прижмурился на солнце и оглушительно чихнул.

– Хоть и говорят люди, когда чихнешь: ваша правда, а оно не так, потому что, если бы он, сукин сын, давал каждый раз... Где там? Когда сунет, а когда только посулит. Ходишь за ним и канючишь. Я на Полякова что угодно подпишу. Очень я на него злой.

"Поляков... Куда ни кинь - всюду он, - озабоченно думал Ремез. - И на самом деле первая скрипка. Играла, пока не доигралась. Но сколько же людей успел втянуть в преступную игру!"

Из документов, изъятых Котовым во время обыска, он знал, что в годы немецко-фашистской оккупации Поляков служил во вспомогательной полиции на Киевщине. Отбыв наказание, долгое время жил на Севере. Переехал сюда. Работал на мясокомбинате, уволился по собственному желанию и несколько месяцев был без работы. Потом устроился на трикотажную фабрику. Стоит заглянуть на мясокомбинат, решил Ремез, прощупать тамошние его связи...

В дверь постучали. Вошел Ярош. Заговорил, не здороваясь, с порога:

– Вам не кажется, Георгий Степанович, что наше знакомство слишком затянулось? Ваш милый кабинетик я изучил до последней щелки.

– Присаживайтесь, Ярослав, в ногах правды нет. Что Савчук? Не отпускает?

– То одна причина, то другая. Может, это вы... его руками?

– Мы и своими управимся. Была бы нужда.

– Наступит ли, Георгий Степанович, день, когда я не буду чувствовать вас у себя за спиной? Поймите наконец, я тоже живой человек, мне тоже больно!

Ярош отвернулся. Он сидел напротив Ремеза вполоборота. На руках, которыми впился в стул, вздулись жилы. Ремезу стало жаль его.

– Вы свободны, Ярослав, - сказал он. - Я вас не вызывал. И вот мой совет. Найдите способ уговорить Савчука. Поезжайте в Киев. Вам нужна новая обстановка, новые впечатления. Психологи называют это сменой стереотипа. Процесс разрушения болезненный, зато потом станет легче. За время нашего знакомства я не видел на вашем лице улыбки. Вы разучились смеяться, Ярослав!

Ярош обернулся. В глазах стояли слезы.

– Не сердитесь, Георгий Степанович, я наплел глупостей, но я... я ездил туда, к ней, и во мне что-то оборвалось, во второй раз... Там такая тишина, страшная тишина. Ее нельзя передать словами, ее нужно чувствовать... И спокойствие. Нет, не спокойствие, - равнодушие, именно так, холодное равнодушие. Глухая стена, которую ничем не разрушить. Ничем!

Он, сгорбившись, пошел к двери, вяло подергал ручку.

– От себя, - сказал Ремез.

Ярош остановился.

– Что-то я хотел еще сказать... Да, о радио. У вас есть приемник? Послушайте по республиканской программе звукофильм "Море". Я посвятил его Нине...

"Какая же трудная профессия следователя, - думал Ремез. - Копаться в нечистотах надоедает до отвращения. Но нам случается встречать и красивых людей. Вот хотя бы Ярош. Я рад, что защитил его, мы могли бы стать друзьями".

В кабинет ворвалась тетя Прися. Маленькая, подвижная.

– А ну, марш домой! - заворчала она, стреляя в Ремеза острыми глазками. - Не выгонишь, так и к стульям прирастете. Как вас жены из дома не выгонят? Сидят, сидят...

Тетя Прися всегда была в курсе всех событий, происходивших в райотделе, больших и малых, а откуда она добывала сведения, это было уже ее собственным секретом. Уборщицей тетя Прися работала так давно, что никто не мог вспомнить, когда она впервые появилась в райотделе с большой, не по росту, шваброй и в неизменном сером халатике, как не могли определить и ее возраст. К постоянному незлобивому ворчанию уборщицы давно привыкли, воспринимая его с надлежащим юмором, а полковник Журавко заявил, что, если бы ему пришлось составлять список на сокращение штатов, тетя Прися стояла бы в этом списке последней.

– Все, тетя Прися, - сказал Ремез. - Сдаю пост. А цветочки вы перестали мне ставить. С чего бы это?

2

Генерал Колодяжный решил лично ознакомиться с ходом следствия и по этому поводу созвал совещание. В просторном кабинете начальника областного управления внутренних дел собралось немало людей. Из Петровского райотдела были приглашены Журавко, Гафуров, Панин и Ремез. Из Самарска приехали следователь по особо важным делам Марков и начальник ОБХСС майор Максюта.

– С кого начнем? - спросил Колодяжный, обвел присутствующих взглядом серых, слегка припухших глаз и остановился на Журавко. - Кто у вас по поручению прокуратуры помогает вести дело Сосновской, полковник?

– Следователь Ремез, товарищ генерал! - поднялся Журавко.

– Сидите, Сергей Антонович. Послушаем товарища Ремеза.

Ремез поднялся. Перед ним лежали бумаги, просто так, для солидности. Все, что там было написано, он знал на память, до мелочей. А справиться с волнением не мог. Слишком много смотрело глаз. Коротко, подумал он. Попробуй тут коротко! И неожиданно для себя сказал, словно прыгнул в холодную воду:

– Прошу двадцать минут. Иначе не уложиться.

Среди присутствующих это вызвало оживление.

– Двадцать так двадцать, - миролюбиво сказал Колодяжчый, посмотрев на часы, которые выглядывали из-под манжеты на его ширококостной руке.

Ремез заговорил, чувствуя на себе вопрошающий взгляд генерала, остановился на предыстории дела, отметил четкую работу сотрудников ОБХСС, затем охарактеризовал каждого из подследственных и их показания.

– О так называемой фирме доложит товарищ Марков. Тогда будет нарисована более полная картина деятельности группы расхитителей социалистической собственности. Но уже сейчас могу сказать: государству нанесен ущерб на сумму свыше двухсот тридцати тысяч рублей. И это не окончательные данные. Здесь расследование приближается к концу. Но есть другое в этом достаточно запутанном деле: загадочная смерть кладовщицы Сосновской, недавнее убийство одного из вожаков преступной группы, Полякова, наконец, нападение на инспектора Ванжу.