Волчий капкан

Лицо его, как это часто случается, когда человек переходит в мир иной, изменилось к лучшему – острый нос придавал ему выражение утонченного благородства, темные, нечетко очерченные губы подобрались и уже не выглядели так, будто он только что ел шоколад. Теперь на них застыла улыбка. Много забот я вам создал, говорила она, простите. Теперь я к вашим услугам. Можете спрашивать…

Итак, грабеж это или что-то другое?.. Мне хотелось забросить пистолет подальше в густую траву и бежать куда глаза глядят. И в то же время в ушах у меня как навязчивая мелодия слышался звук натянутой лески, оставшейся на кухонном шкафу вместе с удочкой. Что бы это могло значить?

Я оставил своих людей возле трупа и поехал обратно на работу. Пришлось снова распорядиться, чтобы разыскали Пырвана, – было все еще рано беспокоиться всерьез, я просто был сердит, что он так проводит ночи, – это при его-то напряженной программе! Я отдал приказ немедленно задержать и допросить всех из компании Половянского, в том числе и Десиславу, и "нашего человека". Мне доложили, что Чамурлийский провел ночь с Соней в квартире ее подруги Кети. Впрочем, они все еще были там, а бедняга-баскетболист торчал в парадном дома напротив. Мое смелое предположение, что убийцей может оказаться Чамурлийский, от которого у меня по спине бегали мурашки, начало таять, как свеча. Мне стало стыдно, что я мог такое подумать. Нет, скорее всего окажется верной моя первая версия – убийство с целью ограбления. По сведениям Десиславы, подтвержденным и "нашим человеком", Половянский любил носить при себе много денег. Была у него привычка, платя по счету, вытаскивать из кармана толстые пачки, да так, чтобы все посетители его видели. Однако с чего лучше всего начать? Где был Половянский вчера вечером? Не могу себе простить, что не приказал своим сотрудникам ни на минуту не упускать его из виду. Тогда вряд ли бы дело дошло до убийства. Интересно, как отнесется к этой новости Пырван. Сохранит он присутствие духа или впадет в отчаяние? Конец, нить порвана… Как говорил его тренер? "Прежде чем начать заниматься борьбой, запомни, что этот вид спорта – для мужчин". Хорошая мысль, полезная. Выше голову, товарищ старший лейтенант, настоящая борьба еще только начинается!

– Нигде его нет. В последний раз его видели вчера, часов в восемь вечера. После тренировки ушел со стадиона один. Росице тоже не звонил. Мы позвонили в деревню, откуда он родом, но только напрасно перепугали людей. Просто не знаем, где его еще искать? Словно в воду канул.

– А Десислава?

– Она отказалась отвечать, где провела ночь. Мы пока что ей не сказали, почему это нас интересует. С ней случилась истерика, врач сделал ей укол и посоветовал известное время оставить ее в покое.

– Я не возражаю.

– Она, правда, ведет себя подозрительно. Как будто догадывается, что произошло с Половянским.

– Где вы ее разыскали?

– У нее дома. Видно было, что она только что вернулась.

– Она была пьяна?

– Не очень.

– Будьте с ней повнимательней. Об убийстве я ей сам сообщу.

Когда за последним из моих подчиненных закрылась дверь, меня вдруг охватила паника. Половянский был убит ночью, а старший лейтенант пропал невесть куда примерно в то же время. Нет ли какой-нибудь связи между этими событиями? Не наткнемся ли мы еще на один труп? Страшно! Убийца или убийцы решили одновременно избавиться от тех двоих, кто больше всего им мешал. И совсем не удивлюсь, если узнаю, что Пырвана снова похитили его старые знакомые – наемники крупного ценителя искусства, мистера X, ведь татуировка с портретом болгарской девушки по-прежнему красуется у него на руке. Я снял трубку и стал обзванивать все посты милиции, задавая один и тот же вопрос: "Не был ли обнаружен труп молодого человека?" Ответы повсюду были отрицательными, однако желанное спокойствие ко мне так и не приходило. Оно было неуловимым, как стрекот кузнечиков жарким летним днем. "Как ты себе объясняешь его отсутствие?" – спросил генерал. Он, наверное, посмеялся бы надо мной, услышав, какие мысли роятся сейчас у меня в голове. Видите ли, Пырван ненавидел Половянского. С другой стороны, он очень упорно настаивал на своем участии в расследовании дела о СЭВ. И двух месяцев не прошло с момента его поступления к нам, а он поставил мне что-то вроде ультиматума – или я даю ему настоящее задание, или он распрощается с нами. Половянским, а за ним и Чамурлийским мы заинтересовались по его подсказке, причем следы первого привели нас ко второму. Под влиянием некоторых данных и связанных с ними подробностей мы почти все внимание сосредоточили именно на Чамурлийском. Тут могут возникнуть сомнения – мол, вас нарочно повели по ложному следу, сделали все возможное, чтобы надеть на вас шоры, которые мешали бы вам следить за другими событиями. Да, я информировал его о деле СЭВ, как я мог промолчать? Он прекрасно знал, что мы временно перестали заниматься остальными четырьмя лицами, входящими в список, не говоря уж о тех, кто в нем вообще не упоминается. "Как вы можете объяснить убийство Половянского, исчезновение Пырвана Вылкова, молчание Десиславы Стояновой (она-то, по крайней мере, жива и никуда не пропала). Как вы себе объясняете… Нет, генерал не разговаривал со мной на "вы", он как будто обращался ко всем сотрудникам. И если бы я не знал его так давно, я бы, наверное, поверил, что так оно и есть. Вышел я из его кабинета расстроенный. По горло я сыт его деликатностью. Было бы в сто раз лучше, если бы он меня отругал, не выбирая при этом выражений. В конце концов, именно из-за этой его пресловутой деликатности мы и зашли в тупик. "Что, его все еще нет?" Капитан отрицательно покачал головой, в глазах его читалась тревога и ничего больше. Ни следа злости, подобной той, что переполняла меня, как будто вспыхивая во мне ядовито-зелеными молниями. И что я за человек? Устроен я так или профессия меня сделала таким?

Обычно при убийстве мы в первую очередь осматриваем квартиру жертвы и беседуем с людьми, которые там живут. Я поручил капитану допросить компанию Половянского, а сам попросил шофера ехать как можно быстрее. Я всегда представлял себе, что моя первая встреча с Петром Чамурлийским, которого я знал только по фотокарточке, состоится в присутствии Пырвана…

Он пока еще не вышел из дому, но вот-вот выйдет. Наконец-то я увижу его глаза, услышу его голос, получу, так сказать, непосредственное впечатление. Для меня не имело никакого значения то, что он провел ночь с Соней и что алиби у него железное. Интересно, как он отнесется к известию об убийстве своего квартиранта, обрадует оно его или нет? В конце концов, даже самый опытный агент – прежде всего человек и ничто человеческое ему не чуждо. Однако его реакция может быть "человеческой" только при условии, что он не замешан в убийстве Половянского и что тот действительно каким-то образом держал его в своих руках. Другое дело, если окажется, что Чамурлийский ни в чем не виноват, а кто-то другой в ответе за утечку информации из СЭВ и что ничего подозрительного в его отношениях с Половянским не было. Тогда Петру Чамурлийскому полагалось бы разыграть ужас, скорбь, смятение, независимо от того, каким было его подлинное отношение к покойному. По сути дела, подобной реакции можно ожидать и еще при одном условии: Чамурлийский может оказаться моральным убийцей, и печальное известие не будет для него неожиданностью. Рассчитывая на свои не раз проверенные артистические способности, он так сыграет свою роль, что никто не сможет усомниться в его искренности. И последняя возможность – Половянский шантажировал своего сверстника, используя факты, не имеющие никакого отношения ни к СЭВ, ни к другим интересующим нас вопросам. Во всем остальном Чамурлийский чист, и бояться ему нечего. Как бы он реагировал в таком случае? Может, опять бы обрадовался, хотя и не показал бы виду… Да, Пырвана мне явно не хватало, зачем скрывать? Верно ведь, что ум хорошо, а два лучше.

Петр Чамурлийский жил в фешенебельном пятиэтажном доме, построенном в конце пятидесятых годов. Поднимаясь по лестнице, я внимательно присматривался к табличкам, блестевшим на фоне солидных темного дерева входных дверях квартир. На каждой были указаны имя и профессия обитателей дома. В основном врачи, инженеры, профессора. Почтенная публика! На залитой солнцем лестничной площадке – горшки с цветами. Все блестело чистотой; сразу было видно, что люди здесь живут состоятельные. Квартира номер восемь отличалась от других тем, что на дверях не было таблички. Я нажал на кнопку звонка. Он сипло прозвенел и сразу же умолк, словно чья-то невидимая рука вдруг прикрыла его подушкой. Я ждал. И когда уже совсем было собрался позвонить еще раз, за дверью послышались шаги. Кто-то по-хозяйски спокойно подошел к двери и замер. Дверной глазок чуть заметно потемнел. Я стоял точно перед ним, и у меня возникло неприятное чувство, что все, о чем не надо было знать Чамурлийскому, написано на моей физиономии.

Дверь отворилась. Он стоял на пороге в банном халате и с полотенцем через плечо. Фотография не обманула – он действительно выглядел очень прилично. Высокий, стройный. Похож на стареющего теннисиста, который изо всех сил старается сохранить форму и принимает ледяной душ по нескольку раз в день.

– Товарищ Чамурлийский?

– Да, это я. Что вам угодно?

И голос красивый. Мужественный мягкий баритон, несколько не вяжущийся со взглядом, которым он меня удостоил. Так смотрят сановные персоны, когда к ним в кабинет входят без доклада.

Я протянул свое удостоверение. Он холодно улыбнулся и спросил:

– Вам нужен Половянский? Я полагаю, вы к нему пришли? К сожалению, его нет дома. Он сегодня вообще здесь не ночевал.

– Я знаю. Вы позволите мне войти?

С видом полного безразличия Чамурлийский пожал плечами и взглянул на часы.

– Проходите. Я вас оставлю на минутку. Очень тороплюсь, а мне еще одеваться. Разве что вы за меня потом извинитесь перед министром, – пошутил он.

– Мне совсем не до шуток, товарищ Чамурлийский, – ответил я, напустив на себя как можно более серьезный вид. – Сегодня ночью вашего квартиранта нашли мертвым в Центральном парке. Он был убит.

Чамурлийский вздрогнул и, не сводя с меня глаз, невольно сделал шаг назад.

– Убит?! – наконец произнес он с соответствующей случаю интонацией. – Это вы серьезно?

– Я хотел рассказать вам подробности, но раз вы так торопитесь…

Он продолжал смотреть на меня, все еще не веря моим словам.

– Милчо… он вчера одолжил мне лезвие для бритья! Как же это возможно?!

– Все возможно. Сегодня жив, завтра нет…

– Но кто мог его убить? И за что? – развел руками Чамурлийский. Жест этот выражал неподдельное недоумение, и произнесены эти слова были абсолютно искренним тоном.

Эх, Пырван, Пырван! Не спутали ли мы с тобой адрес? Разве может этот человек быть предателем? Такая роль ему совсем не к лицу. Ты только посмотри на этот чистый, высокий лоб, рассеченный выступающей синей жилой, на благородную посадку головы? А нос римского воина и тонкие губы, придающие его лицу такое высокомерное выражение? А прямой честный взгляд? Да он настоящий цезарь! Я, конечно, немного увлекся – меня поразил его внушительный вид. А знаешь, отчего я вдруг почувствовал к нему расположение и устыдился своих подозрений? Глубокий шрам на шее, начинающийся почти от подбородка. Ты уж меня извини, но этот шрам может служить доказательством поступков героических и прекрасных, совершить которые может лишь благородный и отважный человек. Такое же впечатление произвела на меня седина на его висках, свидетельствующая о зрелости, о том, что прошедшие годы были исполнены кропотливым трудом, что этот человек уверен в себе и окружающие уверены в нем. Однако не будем торопиться! Первое впечатление может оказаться настолько обманчивым, что потом уже ничего другого не сможешь заметить.

– Я бы хотел осмотреть комнату Половянского. Может быть, вы меня пустите в конце концов?

– О, прошу прощения! Пожалуйста.

Проходя мимо него, я почувствовал, что на меня пахнуло мылом и дорогим одеколоном. Ни за что бы не сказал, что этот человек провел ночь с женщиной. Выглядел он не в пример лучше меня.

Если бы я не знал точно, когда он родился, я бы никогда не поверил, что ему вот-вот стукнет пятьдесят. И вдруг мне в голову пришла совершенно несуразная идея: а что, если спросить его о том, какие у него намерения по отношению к Соне? Почему он скрывает свои чувства от ее родителей? И как только я об этом задумался, очарование героя рассеялось – цезарь сошел с трона, а шрам на шее теперь навевал мысли о времени, которое он провел в плену, об американцах, о медицинском свидетельстве, подписанном их врачами, о пересылке в советскую комендатуру в Вене и о том, что в Болгарию он вернулся с незажившей раной. Серебро на висках тоже потемнело, напоминая в свою очередь о жизни отшельника, без друзей, без близких, о тихом, вполне заурядном существовании, не идущем ни в какое сравнение с его бурным прошлым, о днях, месяцах, годах, которые он провел без женской ласки, о том, что он добровольно обрек себя на одиночество. Всюду – и в кино, и в театр, и в горы – он ходил только один. И при таком образе жизни ни с того ни с сего возникает Половянский! (Еще вчера он бы мог нам кое-что объяснить, но сегодня, увы, уже поздно).