Волчий след
Шрифт:
– Я бы его повесила, - спокойно замечает Адель.
– А я бы выдернул ему язык.
В мастерской в это время Новодаров торопливо прилаживал на прежнее место бутовую плиту. Лемке разметал веником землю.
При входе Макса с Аделью Лемке вытягивается и, как старший арбайтс-команды, хрипло выкрикивает «Ахтунг» и докладывает. В руке его веник. Он забыл его бросить. Макс подозрительно смотрит на этот веник.
– Чем вы сейчас занимались?
– Коммандорфюрер приказал произвести генеральную уборку!
– не моргнув глазом,
– Где он сам?
– Только что куда-то вышел.
Макс пристально смотрит на старика. Руки Лемке мелко дрожат.
– Радиоприемник исправлен?
Макс подходит к столу, смотрит на приемник, коротко приказывает:
– Несите его за мной.
Новодаров осторожно поднимает приемник.
Грачи возвращаются к гнездам на березе. Далеко за лагерем видна широкая голубая лента реки. Обрывистые берега поросли лесом. Километрах в четырех от реки высятся горы.
За каменными глыбами прячется американский летчик Джонни Доул, капрал. Он среднего роста, худощавый, небритый. Доул смотрит вдаль, на виднеющийся лагерь:
– Я видел черный флаг. Черный негнущийся флаг. Чертово логово. Где ты, Майк? Что будет с твоей матерью, когда она узнает… Ах, Майк, Майк… Что я скажу ей, когда вернусь? Она ведь живет только ради тебя. Ты должен остаться живым, Майк. Черт побери, умирать в двадцать три года, в конечном счете, глупо. Поразмысли над этим, Майк… Я ведь видел, ты спускался следом за мной. Твой парашют раскрылся тотчас, как только раскрылся мой. Жаль, что тебя потом отнесло в сторону. Я слышал лай собак и выстрелы. Ах, Майк… Твоя старушка не выдержит, если тебя… Возвращайся, Майк. Мы все будем рады… Но что же мне теперь делать? Должно быть, ждать ночи…
Доул забирается в расщелину. Лес здесь редкий. Но и в этом редком лесу поют, радуясь весне, птицы.
– Да хранит тебя бог, Майк. Да хранит он и меня, - бормочет капрал Доул.
Вниз под уклон тянется от лагерных ворот дугообразная мощенная булыжником дорога. Она обрывается возле остроконечной скалы, переходя в лестницу. Узкая и крутая лестница с гранитными ступенями ведет к карьеру, на ровном дне которого, поднимая белую каменную пыль, работают каменотесы. Под скалой видны штольни. В подземных цехах, строятся ракетоснаряды Фау.
В пыли копошатся сгорбленные фигуры каменотесов. Уши разрывает грохот молотов и трескотня долбежных зубил. Рядом работают старик и юноша в синем берете. Время от времени они перебрасываются фразами. Сильно нажимая на затыльник зубила, старик горько усмехается:
– У тебя, Коля, мозги набекрень… Ты вот не подумал о том, что тут, в каменоломне, было десять тысяч немецких антифашистов. И все накрылись… Почему же они не устроили побег, ежели так все по-твоему просто: раз-два - и смотался?..
Серые глаза Коли укоризненно смотрят на старика:
– Значит, дядя Аверьян, они не сумели организоваться!
Дядя Аверьян искоса посматривает на бригадира каменотесов с черной повязкой на рукаве и надписью «капо». Тихо отвечает:
– Значит, была такая обстановка.
– Да нам же не революцию тут устраивать, возмущается Коля.
–
Дядя Аверьян хмуро глядит на капо, который бродит между каменных глыб крадущейся походкой. Вот он останавливается позади одного из каменотесов и сильно бьет его кулаком по спине:
– Арбайт!.. Арбайт!.. Арбайт махт фрей!..
– кричит он.
– Видно, не активно действовали, потому и дали себя перебить, - продолжает возражать Коля.
– Не активно?..
– Дядя Аверьян щурит глаза.
– Милый дружок, не все здесь думают так, как мы с тобой. Другой может и шкурником оказаться. Вот тебе и провал.
– Ну чего же тогда ждать?.. Думаешь, они выпустят нас?.. Говорят, есть приказ Гиммлера: лагерь уничтожить при подходе наших войск… Уж лучше броситься на проволоку, как сегодня сделал это американец, чем ждать, когда тебя задушат в газовой камере…
Терпеливо выслушав Колю, дядя Аверьян качает головой:
– Об американце я слышал и другое: его загнали на проволоку.
– Все-таки он умер смело. А о нас кто хорошее скажет? Попали к ним в лапы, подохли в концлагере. Безвестно и бесславно!
– Не совсем так, Коля. Попадают при сложных обстоятельствах даже герои.
– Нет, прежде всего - трусы!
Дядя Аверьян снимает очки, оборачивается всем корпусом к парню:
– Стало быть, дорогой дружок, мы с тобой - те же трусы?
– Ну… я, например, попал… - Коля растерянно смотрит на камень, - попал нелепо. У нас было просто аховое, положение…
Видя, что Коля собирается объяснять, дядя Аверьян останавливает его:
– Об этом ты уже рассказывал мне… Знаю… Нет, друг, ты не вешай всем подряд ярлык труса и не выгораживай себя.
Коля перестал работать, сердито смотрит на старика. Потом упавшим голосом говорит:
– Ну и пусть. Пусть я трус, как думают некоторые. Все равно я не сдамся им в последнюю минуту. Зубами хоть одному да перерву глотку…
– Арбайт, арбайт!
– кричит издали капо.
– Арбайт махт фрей!
Не работающего Колю увидел эсэсовец. Крадучись, он пробирается меж каменных глыб, расстегивает кобуру-
Дядя Аверьян заметил, начал усиленно долбить камень. Коля понял, что близко опасность, оглянулся. Эсэсовец поднял пистолет.
– А-а… гад… - кричит Коля.
Он хочет спрыгнуть с камня, но не успевает. Гремит выстрел.
Работают каменотесы. Среди них и я. Несется трескотня долбежных зубил. Поднимается белая пыль.
Труп юноши лежит на каменной квадратной глыбе, которую он обтесывал.
Дядя Аверьян долбит камень. Рядом стоит эсэсовец. По щекам старика текут и текут слезы…
А рядом, в подземном цехе, тускло светят электрические лампочки, гудят станки и всюду тоже ходят надсмотрщики. Но и здесь люди не перестают думать о том, о чем думал Коля. Вот два станка: фрезерный и строгальный. Человек, работающий на строгальном станке, скептически замечает фрезеровщику:
– Брось, братишка, все это болтовня… Успеют наши подойти к лагерю - будем живы. Не успеют - всем каюк.