Волчий вой

Заруба понял, что встретился сейчас со своей судьбой. Что он сейчас полностью во власти этого по-своему красивого мужественной степной красотой воина, который решит – жить Гнату дальше, или сложить здесь свою голову. Но глаза степняка – жесткие и холодные, смотрели на него с недобрым прищуром, обжигая и обещая скорей второе…

Ногаец подъехал еще ближе и вдруг резким щелчком ногайки выбил ятаган из руки Зарубы. Гнат, лишившись опоры, чуть не свалился наземь, и только огромным усилием воли и напряжением последнего остатка своих физических сил, сумел удержаться в седле.

Ногайцы засмеялись, выдавил скупую улыбку и их предводитель.

– Твоя как звалася? – спросил он, коверкая русскую речь.

– Заруба. Гнат Заруба, - ответил казак.

– За-ру-ба? – с каким-то изумлением в лице переспросил ногаец, и вдруг расхохотался.

– За-ру-ба, ти скоко моя людишка заруба сего дня, а? – не прекращая смеяться, спросил ногаец.

– Я не считал, - еле слышно ответил Гнат

– Твоя, казак За-ру-ба, сылна храбри воин. Моя воин будет сказыват свои дитям, с кака храбра воина билася. Карошь казак, сылна карошь.

Моя звалася Тунгатар – Карыскыр, - продолжал ногаец.
– По вашая – волк. Помни мине тожи, казак За-ру-ба. Помни, шта моя тиба жизн дарила сего дня. Живи, казак!

Он резко развернул коня и что-то зычно крикнул своим воинам. В тот же миг ногайцы сорвались с места и, подняв за собой облако снежной пыли, растворились в нем, широкой лавой уйдя в балку…

Заруба сидел в седле, отрешенно глядя им вслед, еще не веря в свое спасение от неминуемой, казалось, гибели…

А в это время раздался вдруг над белыми заснеженными просторами Дикого поля леденящий душу волчий вой, от которого кровь стынет в жилах, и ужас обуяет человека. Очнулся Заруба от этого жуткого воя и воспрянул духом – понял, что жив он, а значит, надо жить и бороться за свою жизнь и жизнь Байдужего.

ГЛАВА 25

Еще не осознав окончательно, что ногаи ушли, оставив в живых и его, и Байдужего, Гнат некоторое время сидел неподвижно в седле, и ветер трепал его буйный чуб. Силы постепенно возвращались к Гнату и, тронув коня, он подъехал к раненному товарищу.

Казак лежал на спине, глядя в небо своими серыми глазами, изредка моргая, когда на глаза падали снежинки. Он был весь порубан, казалось, живого места не осталось на его могучем теле. Но каким-то чудом он был все еще жив.

– Шо, брате, невже ушли басурманы? – очень тихо спросил он Гната, с трудом ворочая запекшимся от потери крови языком.

– Ушли, – так же тихо ответил Гнат.

– Як бы мени встаты? Допоможи мени, брате, якшо сможешь, - Байдужий силился приподнять голову и опереться локтями о землю, но руки его разъехались, и голова – неподъемная от боли, опустилась в снег.

Янычар без команды опустился на колени, давая возможность всаднику помочь побратиму, не покидая седла. Заруба с трудом наклонился и, ухватив его за свитку , помог принять сидячее положение. Байдужий, у которого от этого усилия искры посыпались из глаз, зашелся в одышечном кашле, выплевывая сгустки крови.

– Крепко приложили меня басурманы, - с тяжелой одышкой сказал он. – Ну шо, Гнате, як бы теперь мени на коня систы?

Гнат, для которого усилие по подъему с земли Байдужего тоже не прошло даром, отдышался, и в два захода, с передышками, помог казаку сесть на Янычара позади себя.

Янычар легко поднялся и понес израненных казаков к заставе, к теплу и мысныку деда Мазура, в котором хранились его волшебные снадобья.

Разведка, посланная с пикета на Матвеевом кургане Кондратом Баштовенко, обнаружила казаков – обмытых и перевязанных чистыми холстинами в выстуженной хате, по полу которой гулял сквозняк. Оба были без сознания. Их сил только и хватило, что промыть и перевязать друг другу раны, засыпав их дедовым зельем…

На следующий день казаки пригнали табун в радуту, а еще через три дня на заставу прибыло подкрепление взамен погибших и выбывших из строя в связи с полученными ранениями казаков.

Кондрат Баштовенко отказался ехать в Сечь, лечиться в монастыре и возвратился вместе со всеми на заставу.

До самых первых почек на деревьях, до первого весеннего солнышка лечил дед Мазур казаков. И ведь выходил и Кондрата, и Зарубу, и Байдужего. Но не мог больше Кондрат сесть на коня – повредила ногайская кривая сабля какую-то важную жилку в его крепкой спине, и скособочило казака, и стала отниматься его левая рука, и стал приволакивать он левую ногу, которая и гнуться в колене перестала.

А Гнат и Байдужий уже в травне на майдане рубились с двух рук саблями, и ни один, ни другой не мог одержать верх в рубке. Стреляли из луков и пищалей, скакали по ковыльной степи на горячих конях, срубая на ходу головки прошлогодних будяков.

А в конце травня ушли они далеко в степь и, проколов крепким жалом кинжала руки друг другу поверх запястья, поочередно приложились к ранам и испили братской крови, как того требует древний казачий обычай, и стали побратимами навечно. Пока кто-то из них не сложит буйную, украшенную оселедцем голову, в бескрайних просторах Дикого поля.

Вскоре возвратился на заставу и Лукьян Синица – исхудавший, бледный, но уже с задорным блеском в глазах. И скоро тоже рубился с побратимами двумя саблями, только вот тугой лук Зарубы не по силам еще было натянуть ослабевшему после большой потери крови Синице…

ГЛАВА 26

Прошел год, подаривший казакам передышку в бесконечных войнах и походах.