Волчья пасть

Жена глотала слезы.

– Ты сейчас придумаешь. Жду, как дура. Лучше бы пошла на день рождения... у нашего хирурга юбилей.

– Марина! Да ей богу!..
– У Станислава Ивановича от досады сразу разболелась голова. Он сбросил ботинки, надел тапочки и прошел к ней, на ковер.
– Марина!.. мы с губернатором к детям ездили...

Жена, не отвечая, мокрыми глазами смотрела на экран, где некий человек убивал ножом девчонку.

– Я звонил.
– Он присел рядом на диван.

Нежное, пухленькое, белокожее создание, его большая Дюймовочка была сердита. Наконец, мотнула головой.

– Иди. Ужин на столе.

– А ты?

– Ты и это забыл?

"Ах, да. Она же опять голодает..." Колесов побрел на кухню. На плите стояла миска с вареной коричневой фасолью, чайник на столе был покрыт полотенцем.

"А тяжело, наверное, есть, ежели у тебя нёбо пробито... в нос лезет...о, господи, как же страдал, верно, мальчишка! А как сейчас?" Наскоро и безо всякого желания перекусив, Станислав Иванович вернулся в большую комнату к жене. Может, рассказать ей? А вот взять да и пригласить несчастного мальчишку в свой дом? Отогреть немного волчонка?..

Марина, выключив телевизор и надев очки, читала книгу. Молча посидели. Станислав Иванович смотрел на нее с любовью, смотрел, и вдруг, сам не ожидая о себя такого вопроса, тронул за коленку:

– Послушай, Маринка-малинка... А много ты сделала этих... ну... абортов в жизни?

Жена, похожая на шоколадницу с известной картины не то Рембрандта, не о Ван Дейка, замерла, как от величайшего оскорбления и даже зажмурилась. И медленно повернула головку к мужу, медленно отложила книгу, сняла очки, сложила ладошки.

– Ты что, миленький... пил со своим губернатором?
– Она в минуты волнения всегда говорила очень тихо.

– Да нет, что ты. Просто вот хотел спросить. Извини. Там был разговор.

Лишь бы не заплакала, не впала в истерику. Но жена лишь растерянно проговорила:

– Ну и ну. Вопросики.

– Но ты же врач. Моя жена. Могу я спросить?

– Ну и ну!..
– Она смотрела куда-то мимо него, в дверь, которая вела в прихожую. Как будто там кто-то стоял.
– Ты сам должен помнить... Это уже после рождения Машки.
– Она подумала.
– Раза три. Потом мы стали опять пользоваться.. да ну тебя!

Колесов вспомнил слова американца, как нерожденные дети кричат внутри женщин... и его передернуло.

– Что с тобой?
– чуткая жена поняла, что вопрос был задан явно неспроста. Что-то там особенное было?

Колесов, кривя лицо, помолчал и решился - рассказал жене о об американцах, а потом о мальчике с оперированным нёбом. Он невнятно, гундосо говорит, но какой красивый и какой музыкант. Наверное, это унизительно - иметь плохо сшитое нёбо. Есть, наверное, тяжело.

– Да, - почему-то успокоилась жена.
– Это бывает. "Волчья пасть". Нахмурила белый лобик.
– При операции вытягивают кожицу... сшивают... Но потом всю жизнь надо помнить. Это опасно.

Он помолчали.

– А кость какую-нибудь не вставляют?

– Вставляют. Вживляют золотую пластину... Но это в совсем маленьком возрасте. И не у нас это - там. Но что касается речи - можно наладить... нужен логопед, ортодонт...

В квартире над ними плакал ребенок, внизу тренькали на пианино. Где-то справа вдали перфоратором сверлили бетон, вешали полки или картины. Дочь Маша гостила в деревне, у мамы Станислава Ивановича. Больше детей у Колесовых не было. А вот взять да и усыновить этого мальчика? Станислав Иванович тоже любит музыку, рядом появится человек, который вместе с ним будет умиляться записями опер и симфоний - недавно Станислав Иванович купил на базаре вполне неплохой лазерник. Но как это сделать? Наверное, надо его привести сюда, пусть Света посмотрит и сама загорится нежностью... Она же добрая.

– Вот мы интеллигенция, вечно что-то говорим про доброе, вечное, а делать дело боимся.

– Мальчику этому сколько? Через два-три станет хулиганом.

– Ну почему непременно хулиганом?

– А потому, что ты не строгий... и я не лучше. Мы не уследим.

В городе живем.
– Давай уедем в деревню. Купим дом.

– Ради него?
– поразилась и перешла на еле слышный шопот-шелест Марина. И Станислав Иванович понял - это он лишнее.
– Ради больного чужого парня?

И правильно она говорила, и постыдно она говорила. У него разболелась голова, он оделся и хлопнул дверью, ушел бродить по ночному городу. Если бы в эту ночь какие-нибудь подростки избили его или даже просто оскорбили, он бы, может быть, отказался от своей затеи. Из-за вечного малодушия нашел бы причину. Но Колесов брел по городу и видел, как мальчики и девочки стоят с цветами, обнимаются, поют под гитару, смотрят на звезды... Ну не снились же ему они такие?

И он вернулся домой с твердым решением - утром снова съездить в приют. Жена оцепенело лежала в спальне на своих розовых и голубых облаках, ожидая продолжения разговора, но он быстро притворился, что устал, что спит.

4.

Директора он нашел в подвале. Владимир Алексеевич Найденышев с утра со старшими детьми резал стекло для вторых рам - зима на носу. Сизые его щеки, плохо выбритые, были задумчиво втянуты, зоркие синие глаза попрыгали и остановились на золотистом галстуке Колесова. "Надо было попроще одеться," - с досадой подумал Колесов. Но отступать было неловко, и он, хоть и весь в белом, привычно улыбаясь, взялся помогать - понес тяжелые листы стекла в указанный угол. И конечно, ребром одного из стекол резанул-таки палец когда уже ставил, оно выскользнуло из пачки.

– Ничего, ничего...
– хотел поднять руку над головой, но решив, что увидят, сунул ее в карман, в платок.
– Мне бы с вами переговорить, Владимир Алексеевич.

Мальчик Саша был тоже здесь, уносил обломки стекла, срезанные полосы в другой угол, где валялись сломанные велосипеды и прочий хлам. На гостя он не смотрел.

Найденышев кивнул наверх, взрослые перешли в кабинет.

– Чай? Кофе?
– привычно спросил директор. И поскольку Колесов поморщился, качая головой, отнес это за презрительное отношение к его грязноватым чашкам и дешевому чаю. И холодновато добавил.
– Тогда я с вашего позволения закурю.

Станислав Иванович, утыкая ноющий палец в платок, наматывая его в кармане, понимал - здесь нужно говорить прямо, но все-таки начал издалека... что вот, вчера он посмотрел на старших ребят... ведь, наверное, многих их ждет если не тюрьма, то голодное и злое существование. Когда они выйдут отсюда.

– Я их оставлю воспитателями, - оборвал гостя Найденышев.
– Во всяком случае, тех, кого вы видели.
– Он, кажется, уже догадывался. Оскалив мелкие зубы, погасил сигаретку в стеклянной пепельнице, закурил новую.
– А у вас есть предложение, как осчастливить страну? Чтобы они в ней не пропали?

"Что-то он сегодня неласков", - подумал с горечью Колесов. Хотел было достать из кармана порезанную руку, продемонстрировать, чтобы как-то умилостивить человека, но решил - это совсем уж будет по-мальчишески.

– Видите ли, у меня есть дочь... но я всегда мечтал о сыне. Судя по всему, этого уже не будет.

Найденышев, пригнувшись к столу, спросил в лоб:

– Вам Сашка понравился?

– Да.

Найденышев помолчал, вздохнул, отвернулся - вытащил из шкафа без одной дверки папку, полистал и подал Колесову несколько листков желтоватой бумаги, скрепленных ниткою.