Волчья сотня
Шрифт:
Так и сейчас – никто не свернул, оба отряда сшиблись, захлестнув последнюю узкую полоску степи. Дружный многоголосый рев атакующей конницы сменился мешаниной из отдельных выкриков, воплей боли или ненависти. Нельзя было рассмотреть подробностей этой безумной рубки, да и страшно было всматриваться.
Постепенно стало заметно, что пыльно-серая масса махновской конницы поддается. Яркие стройные эскадроны регулярной кавалерии теснили неумелых, хотя и многочисленных крестьян, сдвигали их с центра поля. Сбоку из-за холма вырвался резерв Говоркова – казачьи сотни кубанцев. Они должны были мощным фланговым ударом завершить наметившийся успех.
И тут Азаров ахнул. Борис посмотрел в направлении его взгляда и
– Быстро! Орудия к бою! – закричал Азаров. – Гранатой, прицел четырнадцать!
Борис кинулся к своему орудию. Солдаты бегали как угорелые, разворачивая пушки, поднося снаряды. Борис знал, что пулеметы не сразу будут готовы к бою – только человек, не нюхавший пороха, думает, что можно стрелять с тачанки прямо на ходу. Теперь успех дела зависел от того, успеют ли артиллеристы Азарова накрыть махновских пулеметчиков или те перестреляют казачий резерв Говоркова.
– Залп! – крикнул Азаров. И тут же: – Прицел тринадцать! Гранатой!
«Значит перелет», – подумал Борис, поднося следующий снаряд.
– Залп! Заряжай! Залп!
Судя по тому, что в сумасшедшую музыку боя не вплетался стрекот пулеметов, гранаты достигли своей цели.
И вдруг Борис, подняв глаза, увидел, что прямо на расположение батареи скачет небольшой конный отряд махновцев – может быть, человек тридцать – сорок.
– Господин полковник! – истошно закричал Борис.
Азаров, не сводивший глаз с поля боя, повернулся и увидел скачущих на батарею махновцев. Он стоял прямо на пути отряда. Не дрогнув и не пытаясь бежать, полковник повернулся лицом к батарее и закричал высоким, полным ледяного бешенства голосом:
– Батарея, прямой наводкой! Картечью!
Он не успел крикнуть последнее слово команды, потому что махновцы налетели на него и ближайший всадник страшным косым ударом шашки рассек голову полковника. Азаров, долю секунды еще стоявший на ногах, взмахнул рукой с зажатой в ней фуражкой, будто, мертвый уже, скомандовал: «Огонь!»
Борис огляделся и увидел, что солдаты исчезли с батареи, как будто их ветром сдуло. Он понял, что остался один на один с вражеской конницей. Борис встал к орудию за наводчика и, не зная, что полагается делать, открыл затвор орудия и, вертя рукоятку, опускал ствол до тех пор, пока не увидел атакующих через просвет ствола. Он знал, что картечь летит конусом и промахнуться будет трудно. Борис взял боевой шнур и выстрелил. Орудие полыхнуло огнем. Выглянув из-за щита, Борис увидел, что от всего атаковавшего батарею отряда остался один всадник, несущийся прямо на него с совершенно безумными глазами и высоко поднятой тяжелой шашкой. Торопливо вытащив из кобуры револьвер, Борис начал стрелять в махновца. Он посылал пулю за пулей, казалось, без всякого результата. Всадник несся на него неудержимо, как судьба. Выпустив последний патрон, Борис отбросил ставший бесполезным револьвер. Убегать было поздно. Он поднял глаза на махновца и увидел, что тот мертв уже и безумные бешеные глаза его подергиваются смертной тоскливой пленкой. Мохнатая крестьянская лошаденка, нависнув над Борисом, казалась огромной, как конь Медного всадника. Она обрушилась на Бориса вместе со своим мертвым седоком…
И настала глухая, бесконечная тьма.
– Ваше благородие, отзовись!
Что это за голос, удивительно знакомый, пробивается сквозь глухую тьму? Что за голос пытается добраться до Бориса? Кто этот человек, протянувший свой голос в темноте и беспамятстве небытия, как протягивают руку утопающему?
Борис узнал Саенко – и пришел в себя.
– Ваше
благородие, рано помирать! Не все дела еще переделаны! Не могу я к Аркадию Петровичу без тебя воротиться – осерчает он очень!Мокрая тряпка прикоснулась к лицу Бориса.
Вместе с сознанием проснулась боль – гудящая, пульсирующая, мучительная. В голове грохотало, будто копыта махновских коней били в несчастный череп Бориса…
Махновцы. Бой. Борис вспомнил все предшествовавшее беспамятству. Он вспомнил атаку конницы на батарею… гибель Азарова…
– Где я?.. – проговорил он хриплым слабым голосом. – Что со мной? Я ранен? Где наши?
– Ну, ожил, ваше благородие, и славно. Ты молодой, быстро оклемаешься. Не ранен ты. Просто на тебя конный упал и, видно, голову зашиб. А я тебя искал-искал, еле нашел. Наши-то вперед ушли, махновцев догонять.
– Значит, мы победили?
– Победили, победили… Тут ведь как – их победили, а назавтра они опять целехоньки… По хатам попрячутся, а батька свистнет – конька из плуга выпрягут, оседлают – и снова в банду…
Борис приподнялся, превозмогая боль, и огляделся. На поле боя опускались ранние осенние сумерки. Вокруг валялись десятки трупов – человеческих и лошадиных. Это здесь, на позиции артиллеристов, что же творится ниже, на равнине, где кипел главный бой?..
Среди мертвых мелькали какие-то серые фигуры. Борис пригляделся к ним и понял, что это мародеры обшаривают трупы. Его передернуло. Наверняка крестьяне из ближайшего села.
Борис со стоном попробовал подняться на ноги. Кажется, все кости были целы. Саенко помог ему, подставил плечо.
– Ну как, ваше благородие, можешь идти? Надо нам отсюда выбираться, а то… – он покосился на мародеров, – они – ровно волки: сперва остерегаются, а как стемнеет да в стаю собьются…
– Надо наших догонять, – сказал Борис.
– Надо-то надо, да только сперва лошадей достать бы да тебе маленько окрепнуть. Ты уж прости – Ваську я не нашел, а моего Шельму убили… Но уходить так и так нужно.
Борис шел, опираясь на плечо Саенко. Сначала он с трудом сдерживал боль, но постепенно разошелся. Осталась только слабость и головокружение. Стемнело, но ночь была лунная, и они продолжали идти, стараясь как можно дальше отойти от поля боя и кишащих там мародеров.
После полуночи перед ними оказалось огромное поле сахарной свеклы. Чтобы не потерять направление, пошли напрямик через него. Идти было очень неудобно, Борис чувствовал, что последние силы оставляют его. Поле казалось бесконечным, но наконец впереди показалась какая-то стена с решеткой.
– Экономия, – негромко сказал Саенко.
Борис знал, что так на юге называют имения.
Какое-то время они шли воль стены, наконец им попался пролом, они прошли в него и оказались в старинном парке.
Липы и дубы чуть слышно шумели в темноте. Парк не успел еще окончательно зарасти, еще видны были дорожки. Вот и господский дом темной массой возвышается из-за деревьев, конечно, он разграблен, как и все помещичьи усадьбы, но еще сравнительно в неплохом состоянии – остались двери, окна, кое-где даже со стеклами. В лунном свете дом выглядел необыкновенно таинственно, и, довершая эту таинственность, в одном из окон первого этажа мелькнуло пятно света – свеча или прикрученная керосиновая лампа.
– Есть тут кто-то, – почему-то шепотом, видимо, проникнувшись окружающей таинственностью, сообщил Саенко.
– Да уж вижу, – тоже шепотом ответил Борис.
Они подошли к крыльцу. Парадная дверь изрядно пострадала от крестьянского топора, но была подремонтирована, поверх проломов забита простыми нестругаными досками.
Саенко, преодолев несвойственную ему робость, решительно постучал.
Некоторое время было тихо, но потом за дверью послышались шаркающие шаги.
– Что надо? – произнес стариковский скрипучий голос.