Волга-матушка река. Книга 1. Удар

Часть вторая

Глава шестая

1

Недели через две после пленума Малинов был отозван в Москву. Аким Морев, избранный первым секретарем обкома партии, стал входить в дело.

Область была огромная — километров пятьсот в длину и столько же, пожалуй, в ширину — и по территории равнялась любому малому европейскому государству. Густо населенная на севере, она резко редела к югу: в Сарпинских степях, например, на сотни гектаров приходилось по одному человеку. В северной же части расположена промышленность — автомобильный, металлургические, цементный, силикатный, консервный, гвоздильный заводы, строились новые: комбайновый, нефтеперегонный, химический, завод кровельного железа, черепичный, сооружались крупнейшая текстильная фабрика, судоверфь, а из канала Волга-Дон уже тянулись отводные каналы на поля, в степь, велись изыскательные работы по трассе канала Волга — Черные земли. Но главное, закладывалась плотина на Волге, чуть повыше Приволжска. Выше по Волге одновременно строятся Сталинградский гидроузел, Куйбышевский, Горьковский. Там тоже возникнут искусственные моря. Из Приволжского моря вода обязательно через пять-шесть лет хлынет на Черные земли, на Левобережье… Надо все продумать и готовить людей.

Казалось бы, к гидроузлам, строящимся в соседних областях, Аким Морев прямого отношения не имел, однако он выписал местные газеты и ежедневно следил за темпами этих строек, подмечая все новое, хорошее, и многое подсказывал Ларину. На строительстве Сталинградской плотины, например, впервые был применен струг — своеобразная механическая лопата, весьма подвижная машина, заменяющая собою среднего размера экскаватор, но только более экономная.

Ларин оказался человеком деятельным, даже с творческой жилкой, но и с особой черточкой: он ревниво относился к строительству Приволжского гидроузла и потому не хотел замечать новшеств у соседей, тем более перенимать их, и, когда ему кто-либо из инженеров сообщал о тех или иных мероприятиях на строительстве Сталинградского, Куйбышевского или Горьковского гидроузлов, Ларин ворчливо говорил:

— Бросьте! Бросьте! За морем телушка полушка, да рубль перевоз. Сколько оно стоит, новшество? Подсчитали? Мы не испытательная станция. Нам надо в сроки укладываться: страна ждет, — и сам придумывал что-нибудь такое значительное и оригинальное, что немедленно подхватывали соседи.

Разгадав эту особую черточку Ларина, Аким Морев подумал:

«Ну что ж, в каждом из нас, видимо, есть такое, что следовало бы изжить. Но ведь сразу ничего не делается. Я, например, теряюсь перед нахалами. Пухов властолюбив. Опарин? Какой-то несамостоятельный. Не понимает: он глава областной советской власти. А из-за каждого пустяка бежит к нам, и любой работник аппарата для него уже обком партии. Хорош Кораблев. Но, наверное, и у него есть то, что следовало бы вытряхнуть. И у Ларина есть свои слабости, стало быть, я должен с этим считаться». И Аким Морев, узнав о каком-нибудь новшестве на строительстве соседних гидроузлов, говорил Ларину, что прочел об этом в технических журналах. Ларин охотно принимал, хотя в душе-то знал: все это взято с соседних строек.

Самого Акима Морева, конечно, тянуло больше к промышленности: он инженер по образованию, несколько лет проработал на металлургическом комбинате в Сибири. Промышленность — его родное, знакомое ему дело, и потому он с удовольствием поменялся бы ролями с Александром Павловичем Пуховым или с тем же Николаем Кораблевым. Но Центральный Комитет партии поручил Акиму Мореву руководить областью, а в области самое слабое звено — сельское хозяйство. Здесь поистине была какая-то «неразбериха», как однажды выразился Иван Евдокимович. Возможно, эта неразбериха рождена особенностью климатических и прочих условии: в северных районах есть даже черноземы, а дальше — к югу — степь переходит в полупустыню с характерными солончаками, песками, дюнами, травами, расцветающими весной, выгорающими летом и снова оживающими осенью. На границе с полупустыней раскинулся такой район, как Нижнедонской, где полностью введена комбинированная травопольная система земледелия — с чередующимися полями, с лесопосадками, с водоемами, — а в остальных районах все еще господствует переложная система: сегодня сеем тут, завтра там. Казалось бы, опыт Нижнедонского района следовало распространить на всю северную часть Правобережья, однако травопольную систему земледелия почему-то внедрили на Левобережье, где земли и климатические условия почти ничем не отличаются от Черных земель.

Да, Акима Морева тянуло в промышленность, но он, приняв во внимание, что заводами и фабриками руководит такой человек, как Александр Павлович Пухов, что директора — люди крепкие, вроде Николая Кораблева, и, кроме того, за промышленностью наблюдают министерства, решил:

«Я буду присматриваться пока, не упуская из внимания главным образом строительство плотины: это дело новое и весьма сложное. Хотя… хотя, конечно, Ларин обойдется и без меня. А вот сельским хозяйством придется заняться вплотную: самому положено стать агрономом. В этом мне, конечно, поможет Иван Евдокимович».

И Аким Морев приступил в первую очередь к изучению особенностей районов. Он вызывал к себе в кабинет секретарей райкомов вместе с председателями райисполкомов, главными агрономами, с директорами МТС и вел со всеми длительные беседы. Во время этих бесед выявлялись люди, их характеры. Наряду с дельными, серьезными работниками представали перед ним и хвастунишки, хвальбишки, не думающие о нуждах народа, бюрократы, формально выполнявшие инструкции, указания. Эти напоминали Акиму Мореву лошадей с шорами: привяжут такой лошади по пуку сена к каждому глазу — она работает, отвязали — станет как вкопанная, хоть режь — с места не тронется. И эти — без инструкции, без указания — ни шагу, хоть режь. Но в большинстве секретари райкомов — люди предприимчивые, энергичные, сообразительные, типа Лагутина из Разлома или Астафьева из Нижнедонского райкома. Верно, почти все они избраны в последние годы: война прошлась по всей области, и многие прежние секретари не вернулись из армии: одни погибли в боях, другие перешли на производство или на советскую работу, третьи уехали учиться. А вот эти, новые, уже имели среднее и высшее образование. Однако неразбериху в сельском хозяйстве они за эти короткие годы устранить еще не смогли, да, видимо, и обком не стремился устранить ее. В ряде районов поля изрыты окопами, и ныне они, заросшие по бокам травами, зияют, как раны. Эти «раны» тоже следует уничтожить. Можно было бы пустить две-три сотни бульдозеров и срыть хребты, а то ныне трактор выйдет на пашню и вертится между окопами, как волчок.

— Хоть бросай поля, — жаловались почти все секретари райкомов.

Огонь войны спалил многие деревни, села. Люди живут в землянках, даже школы и те ютятся в старых блиндажах-госпиталях.

Во время войны погиб семенной фонд. После войны колхозники многих районов как начали сеять «чем попало», так до сих пор и сеют.

Аким Морев вполне понимал, что жизнь пока что шла впереди него, то есть она выдвигала вопросы (кто-то их выдвигал), и первому секретарю обкома порою приходилось просто присутствовать при разрешении того или иного вопроса, как присутствуют зрители на суде. Вот и на завтра, например, на повестке бюро обкома стоит вопрос о детском новогоднем базаре. Почему? Ведь это — дело торгующих организаций, в крайнем случае горисполкома или уж горкома партии. Но кто-то этот вопрос включил в повестку дня бюро обкома партии, и потому стены кабинета первого секретаря разукрасились плакатами, снимками детских магазинов то в виде сказочных теремов, то в виде избушек на курьих ножках.

В кабинет вошел Александр Павлович Пухов.

— Что же, Аким Петрович, до Нового года еще месяца два, а горком вас уже мобилизовал на разрешение важнейших задач: детского базара и елки, — насмешливо сказал он.

— Да, — неопределенно протянул Аким Морев.

— Займитесь, мол, елочками, а «жучков» не трогайте!

— А чего их трогать? — намеренно задал вопрос Аким Морев, уже тщательно, по сигналам коммунистов, ознакомившийся с личным делом Смельчакова, наставив немало вопросов на полях его анкеты и автобиографии.

— Глядите. Может, они, «заводилы-жучки», вам нужны как борзые?

— Да ведь борзые — ценная порода собак, — опять-таки поддразнивая, возразил Аким Морев.

— Так и гоните их, раз они хуже борзых.

— Гнать нельзя. Надо разобраться. Давайте поручим это дело Сухожилину. Что вы так на меня смотрите?

— Он их породил, и, вы полагаете, он их и убьет?

— Проверим.

Пухов неожиданно громко захохотал:

— Комедия! Это будет комедия! Сухожилин — их вдохновитель, — и ему же обком поручает «разобраться»…

Аким Морев промолчал. Ему тоже казалось: вдохновитель «заводил» — Сухожилин, но ведь ни у первого секретаря обкома, ни у второго пока что фактов нет.

Когда Пухов покинул кабинет, Аким Морев вызвал Сухожилина.

Тот вскоре явился. Глаза у него уже не поблескивали, сарказм сошел с тонких губ, однако он с достоинством раскланялся, без приглашения сел в кресло, закинув ногу на ногу.

— Ну, что теперь будем делать? — спросил Аким Морев.

— То, что прикажет Центральный Комитет партии.

— Центральный Комитет партии призывает нас к критике и самокритике, а вы на пленуме «жучков» выпустили.

— У вас есть доказательства? — И глаза у Сухожилина за стеклышками пенсне блеснули гневом. — Я вижу, именно вы не любите критики!

Аким Морев даже растерялся от такого нахальства и не сразу сказал:

— Это почему же?

— Они покритиковали вас, и вы их сразу же зачислили в лагерь «жучков».

— Меня никто не критиковал.

— Я говорю «вас» с маленькой буквы. Вас — это Астафьева, Лагутина, Кораблева. Группочку. Групповщинку.