Волга-матушка река. Книга 1. Удар

— Сам печатаешь? Машинистки, что ль, нет?

— На некоторые дела машинисток не подберешь, — загадочно ответил Севастьянов и вежливо выпроводил Акима Морева. — Посиди там, в приемной. Как только секретари выйдут от него, иди ты. Только, пожалуйста, пять минут.

«Пять минут? Ну что скажешь за пять минут? Да что это у Севастьянова за мерка — пять минут? И зачем вызвал Муратов? Зачем?» — раздумывал Аким Морев, ожидая своей очереди. Он так разволновался, что не сразу мог разыскать ручку двери, но, переступив порог, увидав веселое, улыбающееся лицо секретаря Центрального Комитета партии, сам невольно улыбнулся.

— Садитесь. Ну, как дела? Иван Иванович как?

— Запомнили? — спросил Аким Морев и, глядя на круглые, висящие на стене часы, подумал: «Уже минута прошла».

— Как не запомнить такого человека! — продолжал Муратов. — Даже рассказал о нем на политбюро. Очень взволновало: шорцы, не имевшие когда-то своей письменности, массами вымиравшие, ныне со всеми народами нашей страны построили социализм. Казалось бы… — говорил Муратов, задумчиво глядя куда-то вдаль, и синяя дымка его глаз еще больше светлела, — казалось бы… как, между прочим, некоторым и кажется… надо бы, после столь тяжкого испытания, как Отечественная война, у тихой речки с удочкой посидеть. Но народ требует деятельности. Он не хочет останавливаться на полпути и настойчиво требует: «Вперед! К коммунизму!» Да, народ, как и мы с вами, не хочет сидеть у тихой речки. — Муратов поднялся, подошел к огромной карте, висящей на стене, и, глядя на нее, продолжал: — Ныне мы строим материальный фундамент коммунизма. Путь к коммунизму не испытан, не изведан… мы впервые прокладываем его… Но победа коммунизма в нашей стране — величайший праздник… А люди-то живут ведь не только праздником — они каждый день едят, одеваются, отдыхают, лечатся, учат детей, учатся сами… И если мы, увлекшись перспективами, забудем о буднях, — народ не похвалит нас: отведет от руководства, просто прогонит. — Муратов неторопливо, вдумчиво говорил о народе, о руководителях, подчеркивая что-то, что пока было еще не ясно Акиму Мореву. Аким внимательно вслушивался в слова секретаря Центрального Комитета партии, но в то же время тревожно посматривал на часы: стрелка показывала, что прошло уже шесть минут. Он заерзал на стуле, с напряжением ожидая, что сейчас Муратов скажет то, ради чего вызвал его, но тот продолжал все так же спокойно:

— Вам, видимо, там неловко: солнце бьет в глаза. Пересаживайтесь поближе ко мне. Вы, кстати, учились, как мне передавали, в горном институте? Я там же учился и в те же годы. Как не встретились? Впрочем, нас было много. А не забыто то, что дал институт?

— Да что вы! Если бы не знал, все равно надо было бы изучать: дело имею с рабочими, инженерами, производством.

— Верно: теперь нельзя управлять заводом, не зная инженерии, как нельзя управлять колхозами, не зная агрономии.

Так они проговорили минут сорок, и только под конец Аким Морев уловил, что Муратов «испытывает» его.

— Знаете что? — Муратов подождал, подумал, а Аким Морев почему-то внутренне дрогнул. — Знаете что? Мы хотим вас рекомендовать вторым секретарем Приволжского обкома партии, Что побледнели?

— Неожиданно… Но ведь там первый — Малинов? Что я около него буду делать: он — глыба, а я — крошка.

— Малина хороша к чаю. Мать моя очень любит чай с малиной, — холодно улыбаясь и глядя куда-то поверх стола, проговорил Муратов.

Аким Морев понимал, что Муратов ему о Малинове всего сообщить не может, что он полушуткой: «Малина хороша к чаю», — уже на многое намекнул и этим самым сказал: «Езжай-ка, товарищ Морев, присмотрись к Малинову, а мы в это время присмотримся к тебе: как ты поведешь себя, не наломаешь ли дров. Ведь и Малинова мы рекомендовали, а теперь, вишь ты, как приходится выражаться: «Малина хороша к чаю». Все это Аким Морев понимал и, однако, настойчиво воскликнул:

— Малинов — герой Отечественной войны.

Муратов заговорил уже сурово:

— За геройство во время Отечественной войны Малинов получил сполна, правительство наградило его орденами, поэтому вредно напоминать: «Я во время Отечественной войны сделал то-то и то-то». — Муратов снова подошел к карте, тупым концом карандаша обвел Приволжскую область, произнес: — Разобраться тут надо: слишком много говорят о преобразовании природы и почти ничего не делают во имя этого, — он улыбнулся Мореву. — Вы не торопитесь, товарищ Морев. Сегодня вечерком позвоните. Продумайте и позвоните. Но отказываться не советую. Перед поездкой в Приволжск обязательно побеседуйте с академиком Бахаревым: прекрасно знает Поволжье, что очень пригодится вам, — говорил Муратов уже так, как будто вопрос о работе Акима Морева в Приволжской области давным-давно решен.

— Но ведь я не агроном, — смущенно возразил Аким Морев.

— Если бы Центральному Комитету партии нужен был только агроном, мы вас не тревожили бы. Мы вас переводим из Сибири не в наказание, а потому, что нам нужны настоящие командиры на юго-востоке, особенно в Приволжской области: здесь ныне основной фронт. — Муратов, поднявшись, подал руку Акиму Мореву. — Подумайте. Но отказываться не советую.

— Я в полном распоряжении Центрального Комитета партии, — произнес Аким Морев и вышел, затем пересек приемную, заглянул к Севастьянову.

Тот встретил его упреком:

— С ума сошел: сорок восемь минут вместо пяти.

— Дела задержали, друг мой!

8

И вот Аким Морев подплывает к Приволжску.

Теплоход почему-то дольше положенного времени задержался в Саратове, затем в Сталинграде и потому вместо вечера прибудет в Приволжск поздно ночью. Можно было бы взять такси и предварительно осмотреть город. Но куда ночью поедешь? Да, кроме того, капитан теплохода сообщил:

— Стоять будем минут пятнадцать.

— Это вместо четырех-то часов, как полагается? — спросил Аким Морев.

— Опаздываем. Примем пассажиров — и пошел. Тем паче нам надо попасть в Астрахань по расписанию.

Капитана вся прислуга теплохода за глаза звала Тем-паче: любил он эти слова и втыкал их где надо и где не надо.

Предстоящая встреча с новым городом волновала Акима Морева гораздо сильнее, нежели волнует встреча с родителями, которых долго не видел, или с возлюбленной, о которой стосковался. Как его примут в этом городе? Да и примут ли? Ведь могут не выбрать. Или, что еще хуже, отнесутся к нему не только спокойно, но и безразлично: «Ну, прислали и прислали. Посмотрим, что за воробей». Волновало его и то, что он, по выражению Ивана Евдокимовича, выезжал «на передовую линию огня».

«Но ведь ты не первым будешь там», — мелькнуло у него успокоительное, но он тут же вспомнил слова Муратова: «За геройство Малинов получил сполна…» Почему такое отношение к Малинову? Не временно ли меня посылают вторым? Не метят ли в первые? Если это так, значит предстоит борьба: тот без боя позиции не сдаст. Да и что с ним случилось? Ведь гремел. «Гремел, да и догремелся. Нельзя в партии греметь», — как будто кто-то со стороны подсказал Акиму Мореву.

Ныне он ехал в Приволжск на работу, а ведь когда-то… И вдруг перед ним всплыла одна из ярких картин детских лет…

Это было очень давно.

Отец, плотник, вместе с матерью, прихватив маленького Акимку, отправился из деревушки Яблоньки в Баку на заработок. Акимка все время, плача, просил:

— Хлебца…

Как только они сели на пароход, заняв место на корме, отец сразу же сказал, утешая:

— Вот, сынок, доберемся до Приволжска, там непременно пойдем в обжорный ряд. Эх! За пятак щей ешь сколько влезет, положим, из требухи. Положим, со своим хлебом. Купим хлеба и пойдем в обжорный ряд. Уж ты, брат, потерпи. Зато в обжорный ряд пойдем. Рядом с пристанью — на берегу.

Так они и плыли в надежде попасть в красочно разрисованный отцом обжорный ряд. Через несколько дней показался Приволжск. Это был городок почти сплошь из деревянных домиков, крыши которых не только посерели, но еще и покрылись рыжеватыми мхами. Акимка тогда не обратил особого внимания ни на домики, ни на их крыши, ни на узенькие улочки: им овладела подгоняемая голодом мечта о том, как бы скорее попасть в обжорный ряд.

Отец, когда пароход подплывал к пристани, подвел Акима к борту, сказал: