Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
Шрифт:
— Заплачу, — еле выдавил из себя Федор. — Всего-то ведь полтонны я лишнего сыпанул, а оно вон чего, все небо измазало. И отчего это так, всего лишку полтонны, а диво — грязь по небушке, даже батюшко-солнышко затуманивает… — бормотал истопник, стараясь отвести от себя гнев предколхоза.
А тот уже спокойно:
— За торф уплатишь… и в десятикратном размере. А кроме того, мы займемся выращиванием в тебе стыда. Так бросать торф на ветер мастер тот, у кого нет ни стыда, ни совести. Завтра вечерком загляни в клуб: ребята твой портретик отпечатают «На бойком месте».
Федор
— Не надо, Иннокентий Савельевич, — вдруг плаксиво заговорил истопник.
Но Иннокентий Жук на степном иноходце уже направился в сторону коровьего городка.
Коровий городок строился, отступя от села, в степи, на берегу водоема, по проекту, разработанному отделением Академии наук и одобренному академиком Иваном Евдокимовичем Бахаревым.
Помещения для скота примерно на тысячу голов, родильный, доильный залы, телятники, маслобойный завод, силосные башни, домики для доярок, телятниц, даже забор — все, все воздвигалось из пламенеющего красного кирпича местной выработки.
К осени, в этом Иннокентий уверен, городок будет закончен, и тогда они, с общего согласия колхозников, отбракуют коров, затем прикупят улучшенную местную породу, типа бестужевки (ну, потревожат какой-нибудь миллиончик рублей в банке), поставят коров на стойловое хозяйство и по добыче молока сразу прыгнут вперед, да так, чтобы всем колхозам области крикнуть:
— Эй! Догоняй нас!
Но тут-то и начала забираться в сердце Иннокентия тревога. Всегда вот так: проснется, позавтракает, выедет на Рыжике — радуется успехам в хозяйстве, даже тихо похохатывает, но чем выше поднимается солнышко, тем круче тревога на душе предколхоза.
Нужны электромоторы для коровьего городка: корм подавать, воду, нужны и на маслобойный завод. Уверяли, их легко в городе приобрести: «Чай, у нас сплошная электрификация». А Иннокентий Жук все пороги областных учреждений обил — и попусту. Наконец разузнал, что на одном ликвидируемом заводике валяются в сарае электромоторы. Осмотрел. Подходящие. Облегченно вздохнул — и к директору.
— Продайте нам, колхозу.
— Не могу: они списаны на утильсырье.
— А вы нам вроде утильсырья.
— Не закон: существует организация «Утильсырье».
Бился, бился. Все в ход пустил, всю свою мужицкую дипломатию: слезу, запугивание — не берет ликвидного директора. Вышел от него Иннокентий Жук и кулаки сжал. Тут и подвернулся завхоз. Ведь они какие, завхозы? Когда его надо, то днем с огнем не отыщешь, а когда ты ему нужен, он словно из-под земли выскочит. Вот сейчас вывернулся откуда-то и шепотком на ухо предколхоза:
— За перепрыг дай.
— Это что за перепрыг?
— Чтобы через «Утильсырье» перепрыгнуть. И моторчики — вам.
— Взятку, значит?
— Грубо, дорогой товарищ. Взяток не берем. — И завхоз мигом скрылся, будто испарился.
А моторы нужны: шестьсот тысяч потратили на коровники, все электрифицировали, а моторов нет. Скандал, стыд перед колхозниками… Эта печаль сразу же начала глодать
Иннокентия, едва он въехал на территорию коровьего городка.И вдруг на повороте, около коробки доильного зала, предколхоза увидел такую картину: спиной к нему стоит Мария Ивановна и строго выговаривает бригадиру каменщиков Василию Пряхину, брату Егора Пряхина, за то, что тот при кладке доильного помещения во внешнем оформлении «напорол отсебятину».
— Неужели вы не понимаете, что своими «звездами» и «колосьями» нарушаете общий план? Говорить с вами с глазу на глаз больше не буду. Не исправитесь, позову на правление, — твердила Мария Ивановна.
Василий Пряхин росту, пожалуй, такого же, как и его брат Егор, но отличается от последнего тем, что переполнен жирком. Этот жирок желтовато светится всюду: на шее, щеках, как у откормленного годовалого поросенка.
Сейчас Василий Пряхин стоял, небрежно распустившись, и в упор, нахально смотрел на Марию Ивановну, говоря глазами:
«Чего рыпаешься? Захочу — мигом моя будешь».
«Вот сволочь!» — почему-то впервые обругал Василия Иннокентий Жук. Может быть, потому, что Мария Ивановна его заместитель и Василий своим циничным отношением к ней оскорбляет и его, председателя колхоза? Ну да, поэтому. И он гневно громыхнул басом:
— Василий! Ты чего раскорячился?
— А что? — встрепенувшись, вскрикнул Василий, и жирок с него стал стекать, будто тесто: образовались щечки, мешки под глазами, даже шея, и та книзу набухла.
— С тобой говорит мой заместитель, лицо избранное, облеченное доверием всех колхозников, а ты корячишься, черт бы тебя сожрал с потрохами!
Мария Ивановна повернулась к председателю, и в этот миг под платьем так резко выделилось ее красивое бедро и нога, что у Иннокентия Жука мелькнула мысль:
«Мать-то какая дремлет!»
У Марии Ивановны неожиданно в глазах вспыхнул женский призыв, и Иннокентий Жук понял, почему он прикрикнул на Василия: в пустом уголке сердца ворохнулось то радостное, что, видимо, давно копилось.
Этого не ждала Катя. Она верила словам мужа: «Устал, измотался» — и надеялась: отдохнет малость Иннокентий и утешит ее.
Глава третья
Бережно неся на сердце то теплое, что пробудилось в нем к Марии Ивановне, Иннокентий Жук со строительства коровьего городка заехал во двор при домике с вывеской «Мастерская костяных изделий». Ну, вы, конечно, понимаете, что такую надпись придумал Вяльцев. Что это такое: «Мастерская гребешков и расчесок»? Не кричит! А «Мастерская костяных изделий» — это уже горланит.
Здесь, во дворике, под навесом Иннокентий Жук увидел старушек, вырабатывающих гребешки и расчески всех видов.
Наклонясь к мастерице, Максим Максимович вопрошал:
— А? Чего? Не слышу.
«Все еще притворяется. Зачем?» — подумал Иннокентий Жук и громко поздоровался:
— Здравствуйте, наш драгоценный пролетариат!
Старушки медленно разогнули натруженные за долгие годы спины и весело ответили, уже зная эту шутку о пролетариате:
— Здравствуй, вождь тутошнего пролетариата.