Волгарь

... Перед рассветом она проснулась оттого, что Никифор осторожно вытягивал из-под нее простыню. Затем он взял нож и надрезал себе руку повыше запястья. Заметив невысказанный боязливый вопрос в глазах жены, он невесело улыбнулся и сказал, щедро кропя простынь своей кровью:

– О твоей чести забочусь, ласточка, чтобы люди о тебе худого не подумали.

Пришедшие опосля свахи умильно поглядели на лежащую смирно испуганную Дарью, а потом, толкая друг друга локтями да перекидываясь срамными прибаутками, вытянули на свет и с радостным кличем вывесили окровавленную простыню на обозрение небольшой толпе, успевшей собраться под окнами спальни новобрачных. Люди одобрительно загудели, приветствуя калину, которой молодая жена порадовала супруга.

Никифор выдворил довольных свах, одарив каждую целковым, и обратился к Дашеньке:

– Сейчас принесут твое платье, одевайся, милушка, и спускайся в горницу: поведу знакомить тебя с хозяйством.

Когда Дарья, одетая уже как замужняя женщина, спустилась в горницу, там собралась вся немногочисленная дворня далеко не бедного сотника. Он представил всех по очереди молодой хозяйке и наказал слушаться ее и почитать. После утренней трапезы Никифор повел Дарью показывать дом и подворье. Хоть семья Парфеновых была не из последних в Царицыне, такого изобилия девушке видеть еще не приходилось. Муж провел ее по всем комнатам и кладовым, показал все запасы и отдал ключи.

– Владей всем по праву супруги, да прикажи нашить тебе нарядов поболее – ты теперь жена стрелецкого сотника и наряжаться должна по чину. Да вели поклониться синим бархатом Евдокии Степановне, матушке своей, пусть дворовая девка снесет ей с поклоном, – сказав все это, Никифор удалился справлять службу.

... Дни летели за днями, Дарья хлопотала по дому, а дел в немалом хозяйстве сотника находилось великое множество. Она шила себе наряды, находя в этом своеобычное удовольствие. Ведь она была еще очень молода, и постепенно проходила ее печаль о прошлых днях, перестал пугать ее образ сотника, и страшный его шрам на лице более не ужасал, а вызывал желание прикоснуться...

Когда Дарья впервые поймала себя на этой мысли, то просто растерялась, ей показалось, что она предает память Григория и своей к нему любви. Девушка кинулась в церковь, пала в ноги седенькому отцу Николаю и, разрыдавшись, поведала священнику о своих сомнениях.

– Не плачь, чадо мое, – ответствовал старый пастырь, поднимая ее с колен. – Нет греха в твоих помыслах, жив по живому разумеет, а мертвым – вечная память! Ступай в мужний дом, да будь примерной женой, как повелел Господь наш единосущный, – с этими словами он благословил Дарью и ласково выпроводил из церкви.

Вроде и не сказал ничего особого отец Николай, а стало легче на душе у Даши, и шла она домой с открытым сердцем, которое уже было готово ответить на нежную заботу и любовь мужа.

После этого события молодая жена сотника стала чаще улыбаться мужу, смелее быть с ним в речах, но после откровенного бабьего разговора с матерью Дарья задумалась: а что ж это супруг постель с ней не делит? Али завелась у него какая, что и молодая желанная жена ненужною стала? Эти помыслы так подействовали на нее, что через несколько дней, она, не утерпев, снова отправилась к матери за советом. Результатом бабьего сговора стало следующее.

Через неделю у сотника должны были быть именины, и Настя в великой тайне от него пошила себе и мужу по рубашке из тончайшего полотна и украсила их вышивкой со сходным узором. В день мужниных именин, к его возвращению со службы, Дарья велела жарко истопить баню, да накрыть богатую трапезу в светелке и подать к столу византийского сладкого вина. Потом велела дворне проводить хозяина по приходу в баньку попариться, а самим сей же момент с глаз долой исчезнуть.

Вся челядь по-доброму относилась к молодой хозяйке, которая не чинила им обид и не гоняла их попусту. Поэтому наказ Дарьи Харитоновны был исполнен в точности.

... Удивлению Никифора не было предела, когда, распаренный, он вышел в предбанник и увидал там пунцовую от жары и смущения Дашу в тоненькой рубашке совсем не скрывавшей ее прелестного молодого тела. Супруга протянула ему рубашку, помогла облачиться и, поклонившись, с нежной застенчивой улыбкой произнесла:

– С именинами, Никифор Игнатич!

Бедный истомившийся сотник не мог поверить в свершившееся чудо: Дашенька, его голубушка, сама пришла!.. Он подхватил жену на руки, крепко прижал к груди и впервые поцеловал...

Великий восторг охватил сотника от прикосновения к сладостным губам любимой. Ему казалось, что небо опустилось на землю и светлые звезды завели вокруг них свой колдовской хоровод...

А юной Дарье не верилось, что она снова может чувствовать, что душа ее не умерла для любви, что муж наконец-то занял в ее сердце свое место!

... Никифор, словно сбросив добрый десяток лет, птицей взлетел в спальню с драгоценной ношей на руках и бережно уложил любимую на кровать. А потом он долго-долго целовал ее тело; пьянея от запаха Дашиной кожи, от ее упругих налитых грудей, Никифор шептал нежные слова и все повторял на разные лады имя любимой. А Дашеньку бросало в жар от незнакомых смелых ласк, ее тело выгибалось под умелыми мужскими руками, а пальцы робко пытались ласкать тело вновь обретенного любимого.

Никифор более не мог сдерживать страсть, да и любимая его уже призывно стонала, ожидая чего-то доселе ей неведомого, но желанного. Понимая извечным женским чутьем, что близится момент, когда она познает боль и восторг плоти, Дарья развела ноги и раскрыла объятья мужу. Со стоном блаженства он опустился на хрупкое тело жены и медленно и осторожно стал подбираться к ее последней девственной преграде. Движения его убыстрялись, сладострастные стоны переросли в хриплое рычание, а Дарья, в нетерпении рванувшись на встречу супругу, вдруг почувствовала резкую боль, но не испугалась, а лишь теснее прижалась к Никифору. Он тоже понял, что произошло, поэтому замер и снова стал нежно покрывать поцелуями любимое лицо и шептать утешающие нежности...

И опять жаркая волна страсти накрыла их, и тела супругов задвигались, подчиняясь древнему зову плоти и даря друг другу несказанное блаженство...

До рассвета Никифор любил молодую жену, а утром, поцеловав утомленное страстью чело любимой, оставил ее отдыхать.

Вечером счастливый сотник одарил Дарью великолепным рубиновым кольцом, и с этого дня ему нечего стало более желать. Счастье поселилось под крышей стрелецкого терема.

А однажды вечером, придя домой после службы, Никифор застал в горнице свою тещу Евдокию Степановну. Та была слегка навеселе и, поздоровавшись с зятем, улыбаясь сказала:

– Ну что, Никифор Игнатич, вот и дожила я до внуков!

– До каких внуков, Евдокия Степановна? Не пойму я тебя!

– А это ты у любезной супруги спроси у своей, почему она у тебя к соленым огурцам желание возымела.

До сотника начало доходить, что имела в виду теща. Он обернулся к Даше:

– Ласточка моя, неужто правду мать сказывает?

Видя неподдельную радость мужа, Дарья кивнула, смущенно улыбаясь.

– Да когда ж?..– спросил он, ласково прижимая к себе жену.