Волхв (вторая редакция романа)

На востоке над морем вздымался темный мыс; стоя в воде вертикально и медленно перебирая ногами, я понемногу успокаивался. Схлопотав плевок, я еще дешево отделался; не надо было оскорблять этого типа. Расизм не входит в число моих грехов… точнее, хотелось бы надеяться, что не входит. Правда, теперь старику не удастся сделать вид, будто ничего не случилось; ему волей-неволей придется раскрыть еще несколько карт. Посмотрим, какие изменения он внесет в завтрашний сценарий. Меня охватило прежнее нетерпение: пусть все напасти, даже черный Минотавр, обрушатся на меня, коль скоро их так и так не минуешь; коль скоро близок центр лабиринта, где ждет желанная награда.

Я поплыл к берегу, вытерся рубашкой. Натянул брюки и туфли, отправился к вилле. Дом спал. У комнаты Кончиса я замер и прислушался, не смущаясь, что кто-то, возможно, тоже прислушивается к моим шагам по ту сторону двери. Ни звука.

46

Пробудился я непривычно квелым и разбитым — следствие местной жары. Было около десяти. Я смочил волосы холодной водой, через силу оделся и спустился под колоннаду. Заглянул под муслиновую салфетку: на столе завтрак и спиртовка, чтоб подогреть непременную турку кофе. Я чуть помешкал, но никто не появлялся. Мертвое спокойствие виллы ошеломляло. Я-то думал, сегодня Кончис продолжит комедию, а сцена пуста. Я сел завтракать.

Покончив с едой, отнес посуду к хижине Марии — вот-де какой я заботливый; но дверь оказалась на замке. Первая неудача. Я поднялся, постучал к Кончису, подергал ручку — вторая неудача. Обошел весь первый этаж. Даже разворошил полки в концертной в поисках Кончисовых трудов по психиатрии — безуспешно. Мной овладела паника: из-за того, что я натворил ночью, всему конец. Они навсегда исчезли.

Я поплелся к статуе, обогнул территорию виллы, точно посеял ключ где-то в траве у забора, и через час вернулся к дому. Все так же пусто. Я чувствовал себя преданным, одураченным. Что предпринять? Бежать в деревню, сообщить в полицию? Наконец я спустился на частный пляж. Лодки у мостков не было. Я выплыл из бухточки, завернул за стрелку, ограничивающую ее с востока. Здесь, меж хаоса валунов и каменных обломков, круто обрывались в море скалы более сотни футов высотой — крупнейшие на острове. В полумиле к востоку они образовывали неглубокую впадину, нечто вроде залива, надежно заслоняя собою берег с тремя домишками. Я тщательно осмотрел скалы: ни удобного спуска, ни заводи, где могла бы пришвартоваться самая захудалая лодочка. Однако, похоже, именно в эти места удалялись сестры, говоря, что идут «домой». Поверху, над кромкой обрыва, тянулись у подножия сосен низкорослые кусты — укрыться там немыслимо. Оставалась единственная возможность: девушки пробирались по краю обрыва, а затем поворачивали в глубь острова и спускались в лес мимо селеньица.

Я заплыл чуть дальше от берега, но попал в струю холодного течения, отпрянул — и сразу увидел ее. На краю скалы ярдах в ста восточнее стояла девушка в светло-розовом летнем платье; даже в густой древесной тени она приковывала взгляд с какой-то роскошной неотвратимостью. Помахала рукой, я махнул в ответ. Она сделала несколько шагов вдоль зеленой стены сосен, солнечные полосы побежали по нежно-алому платью; у меня перехватило дыхание: я заметил второе розовое пятно, вторую девушку. Они застыли, повторяя одна другую; ближняя снова призывно помахала рукой. Обе повернулись и скрылись из виду, будто намереваясь идти мне навстречу.

Минут через пять-шесть я, запыхавшись, обернув рубахой мокрые плавки, перебрался через овраг. У скульптуры их не оказалось, и я с досадой подумал, что меня опять дразнят, что мне дали полюбоваться на них для того лишь, чтобы окончательно упрятать. Мимо рожкового дерева я спустился к скалам. Меж стволов нестерпимо заблистала морская голубизна. И тут я отыскал их. Девушки сидели в тени на восточном склоне маленького, покрытого дерном каменного утеса. Не спуская с них глаз, я замедлил темп. На них были совершенно одинаковые простенькие платья с короткими, чуть присобранными рукавами и глубокими вырезами у горла, гольфы в синюю крапинку, светло-серые туфли с низким каблуком. Они смотрелись женственно и очаровательно, будто девятнадцатилетние барышни, вырядившиеся на воскресный пикник… но вырядившиеся, на мой вкус, слишком тщательно, по-городскому — особенно некстати была плетеная корзинка, что лежала у ног Джун и придавала им обеим вид вечных кембриджских студенток.

При моем приближении Джун встала и пошла мне навстречу. Волосы у нее, как и у сестры, были распущены; золотистая кожа, загоревшая даже сильнее, чем мне показалось ночью; переводя взгляд с одной на другую, я отметил, что внешне она куда прямодушнее сестры; в ней то и дело сквозили повадки бойкого мальчишки. Жюли пристально наблюдала за нами. Она явно намеревалась держаться строго и отчужденно. Джун усмехнулась.

— Я ей сказала, что вам все равно, с кем сегодня гулять, с ней или со мной.

— Мило с вашей стороны.

Взяла меня за руку, подвела к утесу.

— Вот он, рыцарь наш в лучистых латах.

Жюли посмотрела холодно.

— Привет.

— Она все знает, — сообщила ее сестра.

Жюли искоса взглянула на нее.

— И знаю, кто во всем виноват.

Но затем встала и спустилась к нам. Укор сменился состраданием.

— Как вы добрались до дому?

Я рассказал им про плевок. Сестры и думать забыли о своих размолвках. На меня с тревогой уставились две пары серо-голубых глаз. Потом они переглянулись, будто моя история подтверждала их собственные выводы. Жюли заговорила первой.

— Вы Мориса сегодня видели?

— Ни следа.

Они вновь переглянулись.

— И мы не видели, — сказала Джун.

— Все вокруг точно вымерло. Я вас все утро искал. Джун посмотрела мне за спину, в глубину леса.

— Это с виду вымерло. Как бы не так.

— Что это за гнусный чернокожий?

— Морис называет его своим слугой. В ваше отсутствие он даже за столом прислуживает. Его обязанность — опекать нас, пока мы в укрытии. Нас от него уже воротит.

— Он правда немой?

— А шут его знает. Мы считаем, что нет. Все время сидит и пялится. Словно вот-вот откроет рот.

— Не пытался он…?

Жюли покачала головой.

— Он навряд ли соображает, какого мы пола.

— Ну, тогда он еще и слепой вдобавок.

Джун поморщилась.

— Да, не везет ему, зато нам с ним повезло.

— Старику-то он настучал про ночные дела?

— Тем более странно, почему тот не показывается.

— Собака, не залаявшая ночью [77] , — вставила Джун.

77

Крылатая фраза Шерлока Холмса из новеллы Артура Конан-Дойла «Серебряная метка».

Я взглянул на нее.

— По плану нам ведь не полагалось знакомиться.

— Это до сегодняшнего дня не полагалось. А нынче мне предстояло вкручивать вам мозги вместе с Морисом.

— После очередной моей выходки — убогая, что с меня возьмешь, — добавила Жюли.

— Но теперь-то…

— Да мы и сами озадачены. Беда в том, что он не сказал, какой будет следующий этап. Кем нам надо притвориться, когда вы раскусите вранье про шизофрению.

— И мы решили стать самими собой, — заявила Джун.

— Посмотрим, что из этого выйдет.

— А сейчас пора рассказать мне все без утайки.

Жюли холодно взглянула на сестру. Джун нарочито изумилась:

— Выходит, я вам тут ни к чему?

— У тебя есть шанс еще часок покоптиться на солнышке. За обедом мы, так и быть, стерпим твое общество.

Присев в реверансе, Джун сходила за корзинкой; удаляясь в сторону пляжа, погрозила пальцем:

— Все, что меня касается, потом перескажете. Я рассмеялся и запоздало перехватил прямой, угрюмый взгляд Жюли.