Волк в ее голове. Часть III

Диана демонстративно стаскивает армейские ботинки с красными шнурками. Моему взору открываются протёртые носки и голые девичьи лодыжки в соотношении 2:1.

– Благодарю сердешно! Ты разве не должна изучать «Камасутру» на заднем сиденье «Субары»?

Она бросает взгляд исподлобья и с хрустом 19-летних суставов опускается на колени.

– Леонидас, – напоминаю я. – Такой изюм с бородой и страстью к маленьким девочкам.

«Маленькая девочка» с одышкой копается в куче, будто поросёнок в поисках трюфелей: берет наушники, кошелёк, коробку от патронов. Зависает. Полы куртки-бомбера Дианы качаются, и на меня поглядывает кроваво-красный осьминог с футболки.

– Ты на самом деле ходила к отцу Николаю?

Диана лезет в карман джинсов, достаёт синий комочек бахил и, прищурившись, поднимает повыше.

– Ну так надень их, – с неожиданной для себя злостью говорю я, – и возвращайся туда.

– В реанимацию. Не. Пускают.

– По чьей вине?

– Чел, пожалуйста…

– Че «пожалуйста»? Че?

Мы с вызовом смотрим друг на друга. На секунду кажется, что она расплачется, но затем Диана встаёт. Тонкие губы сжимаются в ниточку.

– Мне уйти?

Часть меня мечтает сказать «делай че хочешь», но я знаю: тогда Диана уйдёт насовсем, и лучше никому не будет.

Обречённо постонав, я убираю сотовый в карман, хватаю Диану и тащу в комнату, к ноутбуку.

– Чего? – Она вертится туда-сюда, растерянно оглядывается.

Я поворачиваю её голову к мерцающему в темноте экрану и тыкаю в него указательным пальцем – так сильно, что подушечка пальца немеет, а ноут отклоняется назад и с лёгким стуком возвращается в вертикальное положение. Диана морщится.

– А это, – я грохаю на стол раскуроченную коробку с индийским слоном, – десерт от моего бати. Наслаждайся.

Я жду, пока Диана не прочитает первые строчки статьи, и с истошно бьющимся сердцем выхожу в коридор.

Кучка «имени Вероники Игоревны» никуда не делась. Кучка ненужных вещей, которые словно бы пытаются что-то сказать, но не могут.

Желудок в очередной раз булькает и присасывается к позвоночнику.

Я с лязгом, с досадой захлопываю входную дверь, топаю на кухню. Ревизия запасов приводит к неутешительным итогам: шесть банок тихоокеанской консервированной макрели, пакет жёлтого полосатика и нескончаемая коробка шоколадных батончиков «Сникерс».

Покачав в руке увесистую макрель, я запендюриваю её обратно в ледник под подоконником. Плескаю в сковородку растительного масла сантиметра на два и ставлю её на плиту. В кастрюльке замешиваю блинную смесь, вываливаю в ней батончик. Масло вовсю шкварчит, плюётся, я накрываю сковородку и убавляю газ. Синеватое пламя облизывает чугунные бока и уносит меня куда-то в Афган, а из него – к статье об анонимных исследованиях и к садо-мазо фотографиям.

В чем связь?

В самой Веронике Игоревне, которая вмещает в себя эти слои, подобно бесконечной, непостижимой вселенной?

Телефон в кармане кукарекает.

Чувствуя невнятную тревогу, я проглядываю меланхолическое сообщение Валентина и покрываю смесью ещё три сникерса. Вилкой опускаю батончики в масло и жду, когда мои жертвы обжарятся до золотистой корочки. По кухне расползается душный, сладкий аромат выпечки. Я вытаскиваю пирожки по одному, гордо оглядываю и обсыпаю сахаром.

– Скучала по этому, – доносится из-за спины голос Дианы.

От неожиданности батончик выскальзывает из моих рук, с тяжёлым стуком таранит блюдце и плюхается на светло-бирюзовую скатерть.

Отлично. Отлично! Ещё одно жирное пятно на моей репутации. Что бы я без него делал?..

– Блин!.. Обязательно говорить под руку?

Диана – куртку она сняла и осталась в камуфляжных штанах и футболке с кровавым осьминогом – виновато улыбается и пинает новенький линолеум «под дерево».

– Бывает и хуже.

– Да ладно? – Я запихиваю пирожки в ледник. В лицо пыхает холодом и запахом мёрзлой рыбы. – Хуже, чем анонимные исследования на миллион рупий? Хуже, чем плётки-наручники? Хуже, чем избиение человека до реанимации?

Диана опускает взгляд, складывает руки на груди. Сердито качая головой, я достаю остуженные пирожки, стукаю тарелкой о стол и хватаю один. Разгрызаю. Зубы ломит, язык сковывает морозом и сладостью.

Диана со скрипом отодвигает светло-бирюзовый стул и садится рядом. Берет двумя руками запечённый сникерс и с хрустом вырывает кусище. Так, наверное, гиена вырывает мясо из добычи.

– Ты боишься смерти? – спрашивает она.

Обжаренный шоколад встаёт поперёк горла. Я с громадным усилием проглатываю комок и говорю, имея в виду отца Николая:

– Напиши ему письмо с извинениями. А там… Раньше надо было думать.

– Без пыток, без боли? Только выключение?

– На секундочку, у тебя диабет.

Диана облизывает жирные, с искрами сахара пальцы, берет новый пирожок и продолжает о своём:

– Обычно это как фоновый шум. Все ведь… «того». Чего про это думать? Обычно даже не замечаешь, а потом страшный сон, или человек ночью стоит за твоим окном… и шум такой, будто солнце тускнеет в облаке… в шуме… не знаю.

По моей спине проползает озноб. Я нервно перекатываю языком орешек из батончика – с одной стороны челюсти на другую. Хр-рум.

– К-какой человек?

Диана нахмуривается и медленно опускает пирожок в тарелку. Дёргается и резко выходит из кухни.

– Ты че?!

– Подумала, – раздаётся из коридора.

– О чём?

Словно разорвав невидимую преграду и вырвавшись из разума Дианы в нашу реальность, надо мной нависает что-то гигантское, ледяное, колючее.

«О смерти»?

Диана «о смерти» подумала? Или об извинениях?

Аппетит пропадает. Я хмуро оглядываю пирожки и на свинцовых ногах иду в прихожую.

Диана на корточках рассматривает мятый конверт: посреди марки распустилась шеренга альпийских цветов, жёлтых, розовых и белых. Печати тут, печати там – не письмо, а усталый путешественник, который стёр ноги до мозолей.

Я подхожу ближе, сажусь рядом с Дианой и различаю детали: домашний адрес и ФИО Вероники Игоревны в разделе отправителя. Внизу, в строках для получателя, значится какая-то женщина.

КОМУ: СТЕЖКИНА ВАЛЕРИЯ МИХАЙЛОВНА

КУДА: 6… [ЦИФРЫ СМАЗАНЫ]…101, [СМАЗАНО]…СК, П[БУКВЫ СМАЗАНЫ]ЧИЙ ТУПИК, 4, КВ. 4.