Волк в овечьем стаде

Элиот с минуту сидел, постукивая карандашом по столу. Бастер дергал его за рукав, но Элиот не обращал на него внимания.

— Доктор Маклэрен, вы заявили, что вас очень беспокоит Томми.

— Да.

Элиот кивнул.

— И конечно, вы стараетесь ему помочь. Вы верите в то, что он вам рассказал, не так ли?

Случись мне задать такой вопрос, тут же последовал бы протест защиты. Говорил ли Томми правду, предстояло решить присяжным, а не свидетелю; Сам Элиот не раз повторял этот тезис.

Я насторожился.

— Да, я ему верю, — сказала Дженет присяжным.

— Несмотря на долгое молчание и отсутствие физического насилия?

— Это вполне объяснимо.

— Да, — сказал Элиот. — Ваша вера заставляет вас игнорировать любые несоответствия.

— Протестую. Недоказуемо.

— Протест принят, — сказал судья Хернандес. — Не спорьте со свидетелем. Прошу не учитывать последнее замечание, — добавил он в адрес присяжных. Как будто можно было просто забыть сказанное.

— Я хочу выяснить, лжет ли Томми, — сказал Элиот. Чувствуя, что я закипаю, он поспешил добавить: — Учитывая ваш многолетний опыт и сотни пациентов. Поясните, пожалуйста, что бы вас навело на мысль, что ребенок лжет?

— Ну, искажение фактов, например. Минимум упорства, когда в нем сомневаются.

— Как Томми, — внезапно сказал Элиот.

Дженет нахмурилась.

— Нет, — сказала она.

Элиот не унимался, он, казалось, пытался воскресить нечто в памяти доктора.

— Ведь были случаи, когда он отказывался от своих слов, признавался во лжи?!

Дженет, нахмурившись, покачала головой.

— Он ни разу не говорил, что ошибся? Что между ним и Остином Пейли ничего не произошло!

— Никогда, — твердо ответила Дженет.

Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.

После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.

— Тогда что еще? — спросил он. — Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?

Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.

— Оговорки, — наконец произнесла она. — Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.

— Пытается, — с готовностью добавил Элиот. — Забывает детали.

— Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…

— Доктор, — мягко произнес Элиот, — вы снова оправдываете его.

— Протестую.

— Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.

— Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, — продолжил Элиот. — О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?

— Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.

— Они ведь иногда лгут, правда, доктор?

Ей следовало сказать «да». Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое «да» косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.

— Да, — ответила доктор Маклэрен.

Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:

— Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?

— Нет.

— Отсутствие физических повреждений, — спросил я озабоченно, — редкое явление?

— Напротив. Это нормально. — Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.

Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.

— Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?

— Я такого не наблюдала, — сказала она.

Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.

Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:

— Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.

— Что сбивает ребенка с толку?

— Рушится незыблемость его внутреннего мира, — подытожила Дженет.

— Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?

— Да, точно. Ему не к кому обратиться.

Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.

— Я что-то не так сделал?

Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.

Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.

— Обвинение закончено, ваша честь.

Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.

— Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?

— Есть, ваша честь. Мы будет готовы.

— Теперь я могу всех отпустить… — Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.

— Вот черт, — сказал я.

Бекки показала глазами на Элиота.

— Мне надо извиниться перед доктором, — добавил я.

Дженет не успела покинуть зал. Я подбодрил ее парой фраз и похлопал по руке. Репортеры, ожидавшие сенсаций, быстро ретировались, услышав мои нарочито громкие разглагольствования: «Этот парень еще пожалеет, что взбудоражил наш округ, клянусь!» И мы двинулись к выходу. Бекки, доктор и я.

— Прости, — сказал я Дженет на лестнице. — Я был обязан первым спросить тебя насчет медицинского заключения. Мне следовало получше тебя подготовить к его нападкам.

— Эй, — просто ответила она. — Я же говорила тебе, что это для меня не в новинку. Я и не ждала, что легко отделаюсь.