Волки на переломе зимы

– Никогда не слышала ничего глупее, – заявила она.

Он ответил на эти слова сияющей безмятежной улыбкой.

– Я очень рад, что ты, молодая Фиона, навестила нас, – с подкупающей искренностью сказал он, – и буду счастлив в любое время принять тебя под этим кровом. Ты согласен, Ройбен?

– Целиком и полностью, – сказал Ройбен. – Большое спасибо, что приехали сюда.

Лицо Фионы вдруг потемнело от неподдельного и сильного гнева; ее взгляд метался между лицами обоих мужчин. Интересно, есть ли у гнева запах, и если есть, то как должен пахнуть гнев морфенкинда? Одна из стоявших позади женщин – Хелена – шагнула вперед и положила руку на плечо Фионы.

– Думаешь, что можешь выкрутиться из чего угодно? – осведомилась Фиона; на сей раз ее голос прозвучал далеко не так приятно, как прежде. – Мне кажется, Феликс, тебе понравились несчастья.

– До свидания, моя дорогая, – тем же тоном искренней любезности сказал Феликс. – Счастливого пути.

Еще две женщины прошли мимо без единого слова. Следовавшая за ними Кэтрин одарила Феликса и Ройбена ослепительной улыбкой.

Да, морфенкиндеры, потому что от обычных людей исходил бы запах злости, а эти не пахли ничем.

Хокан Крост надолго остановил взгляд на Ройбене, но Феликс сразу же заговорил с ним в своей обычной жизнерадостной манере.

– Ты, Хокан, конечно, знаешь, что я всегда рад тебя видеть.

– О, конечно, дружище, – ответил Хокан глубоким мелодичным голосом. А в выражении его лица проглядывала не то задумчивость, не то тоска. – Нам надо встретиться, надо поговорить. – Оба раза он сделал явственное ударение на слове «надо».

– Я бы этого более чем хотел, – сердечно отозвался Феликс. – Разве мои двери когда-нибудь были закрыты для тебя? Тем более в зимний солнцеворот? Надеюсь вскоре снова увидеть тебя.

– Да, обязательно, – пообещал Хокан. Он казался встревоженным, и, когда он на мгновение снял маску, скрывавшую его чувства, и его тон сделался чуть ли не умоляющим, в его суровом лице вдруг прорезалось что-то трогательное. – У меня есть что тебе сказать, драгоценный Феликс. – Да, он просил, но не терял при этом достоинства. – Я хотел бы, чтоб ты меня выслушал.

– Обязательно. Неужели мы упустим возможность поговорить? Ройбен, это мой старый и очень дорогой мне друг Хокан Крост, – сказал Феликс, повернувшись к Ройбену. – Я был бы рад видеть его здесь в любое время дня или ночи.

Ройбен кивнул и пробормотал что-то вроде: «Да-да, конечно».

Хокан оглянулся на других гостей, толпившихся около выхода, и, поняв, что сейчас не время для долгих разговоров, вышел из павильона.

И они скрылись из виду – эти загадочные существа; все непонятные и тревожные разговоры продолжались две, от силы три минуты. Феликс многозначительно взглянул на Ройбена, а потом вздохнул с откровенным облегчением.

– Ты ведь узнал соплеменников, да?

– Да, – кивнул Ройбен. – Пожалуй, что узнал.

– Ну, а теперь забудь о них на некоторое время, – посоветовал Феликс и с новой энергией вернулся к церемонии прощания.

Сюзи Блейкли обняла Ройбена.

– Вы даже представить не можете, какая с нею произошла перемена! – прошептала ему пастор Джордж. – Она по-настоящему веселилась!

– Я видел. Очень рад за нее. И, прошу вас, поддерживайте со мною связь.

Они ушли.

Конечно, родные и ближайшие друзья остались подольше, а с ними Гэлтон, мэр Кронин, доктор Катлер и кое-кто из старых приятелей Стюарта, гомосексуалистов. Но потом даже Селеста с Мортом заявили, что устали и им нужно ехать, и Грейс, обняв по очереди всех Почтенных джентльменов, поцеловала на прощание Ройбена и уехала вместе с тетей Джози, кузиной Шелби и Клиффордом, дядей Томом и его женой Хелен.

В конце концов скрылись в ночи и друзья Стюарта (один из них, срывая голос, орал: «Аллилуйя!», безуспешно пытаясь попасть в мотив хора), и мэр с Гэлтоном, продолжавшие обсуждать какие-то подробности фестиваля в деревне, и огромные пластиковые занавеси входа под тент опустились, отгородив павильон от сырой ветреной темноты. В большом зале закрыли и заперли окна.

Потом они направились в кухню – Феликс решил лично поблагодарить горничных и вообще весь персонал службы доставки, участвовавший в обслуживании гостей. Может быть, Ройбен присоединится к нему? Ему хотелось бы воочию продемонстрировать Ройбену свой подход к таким вещам.

Ройбен с готовностью согласился поучиться – когда нужно было давать кому-то чаевые, ему всегда становилось не по себе.

Откуда ни возьмись появилась Лиза с большой кожаной сумкой; из нее Феликс один за другим извлекал конверты для каждого – персонально! – повара, официанта или официантки, горничной, уборщика и вручал их со словами благодарности. Показав пример, он начал передавать часть конвертов Ройбену, а тот попытался имитировать непринужденную манеру старшего товарища и обнаружил, насколько легко преодолеть неловкость при вручении денег, когда при этом смотришь человеку прямо в глаза.

Под конец они вручили такие же конверты изрядно обалдевшим от этого подросткам-волонтерам, которые помогали гостям в поисках нужных помещений и развлекали их рассказами о доме, в котором состоялся прием. Молодежь явно не ожидала такого внимания к своим персонам и пришла в неподдельный восторг.

Остальные Почтенные джентльмены куда-то разбрелись. Вскоре остались только Лиза, Жан-Пьер и Хедди, которые устраняли мелкие недоделки, оставшиеся после работы уборщиков, и Феликс – он рухнул в глубокое кресло и стряхнул с ног лаковые туфли.

Ройбен стоял рядом, потягивал из чашки горячий шоколад и смотрел в огонь. Он хотел сказать Феликсу, что видел Марчент, но пока что не мог набраться решимости. От этого настроение Феликса могло резко испортиться – да, пожалуй, и у него самого тоже.

– Сейчас я втихомолку проживаю заново каждую минуту этого вечера, – весело сообщил Феликс, – и спрашиваю сам себя, что я мог бы сделать лучше и что нужно будет сделать на следующий год.

– Знаете, большинство присутствовавших просто никогда не видели ничего подобного, – ответил Ройбен. – Сомневаюсь, чтобы моим родителям за всю жизнь хоть бы раз пришло в голову устроить большой прием – пусть не такой, как у нас, но достаточно многолюдный. – Он сел в ближайшее клубное кресло и сознался, что бывал на симфоническом концерте лишь четыре раза в жизни, а «Мессию» Генделя слушал только один раз, да и то заснул во время исполнения. Ну, а приемы всегда наводили на него тоску: там обычно подавали какие-то скудные закуски на пластиковых одноразовых тарелках, в таких же стаканах белое вино, не оставляющее следов ни на коврах, ни на скатертях, а народ изнывал от желания скорее уйти. В последний раз он повеселился еще в Беркли, на вечеринке, куда каждый приходил со своей бутылкой, а из еды была только пицца, от которой каждому досталось лишь по небольшому кусочку.

И тут его словно подбросило: он вспомнил о Филе. Он-то наверняка еще где-то здесь!

– Боже всемогущий! Где мой отец?

– О нем позаботились, мой мальчик, – успокоил его Феликс. – Ему отвели лучшую комнату в середине восточного крыла. Лиза проводила его туда и убедилась, что у него есть все, что нужно. Я думаю, что он решил остаться здесь, но не хочет навязываться.

Ройбен откинулся в кресле.

– Но, Феликс, ведь завтра будет наш собственный Солнцеворот. – Печаль, с которой он обычно думал о том, что родителей относит все дальше и дальше от него, вдруг куда-то делась. В конце концов, в этом не было ровно ничего нового.