"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6

– Не всё, что обнаружится у человека в заплечном мешке, следует считать его собственностью. Может, ему краденое подсунули, а он того и не знал. – Сегваны навострили уши, надеясь услышать занятное повествование, но Волкодав не стал перебегать Аптахару дорожку и сказал так: – Я не умею ни играть на арфе, ни петь. Пусть играет на ней тот, у кого лучше получится, да потом её себе и берёт.

– Справедливые слова! – похвалил Рысь. И добавил: – Правильно делает наш кунс, что заботится о тебе. Не всякий может похвастать таким достойным врагом!

– Скучновато станет, когда он тебя убьёт в поединке, – добавил Гверн.

– Ладно, лезь в трюм, принеси её, – велел Аптахар лицедею. И напутствовал: – Да смотри там, по чужим мешкам не очень-то шарь! А то все мы знаем, ручки у тебя шибко проворные!

Шамарган зло блеснул глазами, но ерепениться не стал – молча отправился за арфой. Волкодав для себя сделал вывод, что бывший Хономеров человек очень хотел задержаться на корабле. Даже ценой унижения. Ведь слова Аптахара можно было истолковать и как обвинение в воровстве, требовавшее разбирательства, если не боя. Те же Гверн или Рысь, к примеру, нипочём не стерпели бы подобного. Да им бы Аптахар, блюдя товарищество, никогда ничего даже отдалённо похожего и не сказал бы.

Для Шамаргана никто не подумал открывать кормовой палубный лаз, под которым, собственно, сохранялись в трюме пожитки. Пришлось парню спускаться вниз возле очажка и пробираться дальше на четвереньках, а после и вовсе ползком. Сегваны посмеивались, слушая сквозь палубные доски его возню и приглушённую ругань. Знай гадали, за что он там зацепился – и каким местом. К их некоторому разочарованию, Шамарган, юркий и гибкий, справился гораздо быстрее, чем они ожидали. Вернувшись, он сел поблизости от Аптахара, утвердил свой инструмент на колене и принялся настраивать. Арфа издавала звуки, от которых сегваны преувеличенно морщились и мотали кудлатыми головами.

– Начнёшь не в лад бренчать – отберу да об твою же башку раскрошу! – грозно предупредил Аптахар.

Шамарган ничего не ответил, и не было похоже, чтобы он испугался. Стращали карася, что в пруду потонет… усмехнулся про себя Волкодав.

Аптахар же начал повествование. Венн наполовину ждал, что опять услышит балладу о смелых наёмниках, сгинувших у стен осаждённого города из-за вероломства полководца. Однако ошибся.

Кто кого воевал – отошло, погрузилось во тьму. Не о битвах и военачальниках будет рассказ. Просто город был взят, и войска разгромили тюрьму, И в глубоком и тёмном подвале увидели нас. «Кто такие?» – «Ворьё и разбойники, конченый люд. Мы купцов потрошили по дальним дорогам страны. На руках наших кровь, мы творили насилье и блуд И к паскуднейшей смерти за это приговорены!»

Волкодав сразу понял, что петь Аптахар, в отличие от сына, пустившего корешки в Галираде, так и не выучился. Он и прежде не пел по-настоящему, а либо горланил, либо, вот как теперь, пытался говорить нараспев. И не подлежало сомнению – сохранись у него вторая рука, он не перебирал бы струны, извлекая мелодию, а терзал их громко и достаточно бестолково, помогая себе немногими затверженными сочетаниями звуков.

Нет уж. Как говорили в таких случаях соплеменники Волкодава – «Лучше, если воду будут носить ведром, а сено перекидывать вилами, но не наоборот!» Хорошо, то есть, что на арфе играл всё-таки Шамарган, а не Аптахар. Молодой бродяга быстренько уловил связный мотив – насколько это было вообще возможно в лишённом особого строя пении Аптахара – и уверенно ударил по струнам, оттеняя рассказ то суровыми, то угрюмыми, то нагловатыми переборами.

И сломавшим ворота понравился дерзкий ответ. «Что за глупость – на площади вешать таких удальцов! Собирайте мечи, выходите на солнечный свет: Не окажутся лишними несколько добрых бойцов!» Так мы стали законными чадами Бога Войны. Там, где мы проходили, расти прекращала трава. Не указ нам ни совесть, ни праздное чувство вины: Бей, ты прав!.. Это – враг!.. Остальное – пустые слова. За кого – не упомнить, но пьянствовали без вина И рубили, рубили, и счёт не вели головам… А потом неожиданно кончилась эта война И войска разбрелись по давно позабытым домам. Ну а мы? Нас не ждал ни далёкий, ни близкий удел. И спокойною жизнью зажить мы смогли бы навряд. Но бывает ли так, чтобы долго скучал не у дел Бесшабашный, отважный и лютый наёмный отряд? Обязательно сыщется в ссоре с соседом сосед, Или чают подмоги для бунта в каком-то краю, Или – бунт усмиряют… И так до скончания лет. Это значит, что жив наш закон: заплатили – воюй! Мы косили косой, мы рубили и били подряд Без пощады любого, о ком говорили: «Вот враг!» Да разгневались Боги… и кровью политый отряд Превратили однажды в свирепую стаю собак. Может, думали Боги – вот тут-то мы пустим слезу И у храмовых стен завывать устремимся бегом?.. А ничуть не бывало! Ведь злые собаки грызут Очень даже исправно любого, кто назван врагом. Псу не надобны деньги, он служит за вкусную кость, За хозяйскую ласку, за коврик в непыльном углу, За возможность кусать, изливать кровожадную злость… И ему безразлично, служить ли добру или злу. Вот и нас, превращённых, недолго снедала тоска. Вмиг нашёлся хозяин для четвероногой орды. Мы почуяли крепкую длань на своих поводках И носами припали к земле: «Укажи нам следы!..» И доныне мы носим обличье клыкастых зверей, Чья забота сражаться, как только приказ прозвучит. Если встретите нас – уходите с дороги скорей И молитесь, чтоб мы не за вами летели в ночи…

Шамарган последний раз прошёлся по струнам, завершив игру россыпью созвучий, извлечь которые из арфы сумел бы не всякий песенник. Лицедей, однако, так владел своим инструментом, что сегваны и Волкодав услышали в говоре струн сразу многое. И рык псов, настигших добычу, и плач перепуганной жертвы, и властность хозяина, насылающего свирепых ищеек.

– Ну как тебе, венн, песня? – отдышавшись, не без некоторого вызова спросил Аптахар. – У вас там в лесах нет небось ни одного подобного сказа. Вы, я слышал, поёте больше про то, как ваши прабабки диких зверей обнимали!

Рысь, Гвернмар и другие мореходы стали заинтересованно ждать, что скажет Волкодав. И тот, поразмыслив, ответил:

– Нашим прабабкам всяко далеко до вашей Ордлы Рыбачки, так что вы, сегваны, и тут нас превзошли.

Корабельщики отозвались дружным хохотом. Это сказание знали все. Прекрасной обитательнице Островов, жившей, как полагается, в незапамятные времена, понадобились крепкие сыновья для мести за брата. Одна незадача – мужа, чтобы зачать их, у неё не было. Вначале девушка обратилась за подмогой к Небу и Земле. Но Небо спало, укутавшись облаками, и не услышало её жалобу. Земля же в ответ сама стала сетовать на скудость плодородия, – куда ж, мол, тут ещё и делиться?.. Как часто случалось в сегванских сказаниях, да и в самой жизни, всех щедрей и отзывчивей оказалось море. Оно прислало Ордле из своих пучин самца белоглазой акулы. Любой сегван знает, что этой рыбе нет равных ни по хищной прожорливости, ни по многоплодию. Вот и красавица Ордла после той встречи не ребёнка родила – метнула икру, и из каждой икринки выросло по могучему сыну. Сказание утверждало, что уже на другой год дети повзрослели и должным образом совершили свою месть. И вообще были молодцы хоть куда, если не считать маленького рыбьего хвостика, присущего каждому из них в знак чудесного происхождения, – да и кто его разглядит, этот хвостик? Разве только жена…