"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6

Хономер свирепым натиском воли отогнал придвинувшийся было страх. И даже оборол могучее искушение присесть на камень, чтобы думалось лучше. Он знал: потом будет не встать. Он попытался сосредоточиться. Предположение о внезапно вывернувшихся небесах вряд ли заслуживало пристального усилия мысли. То есть, конечно, по воле Близнецов и Отца Их вполне могло произойти чудо ещё и похлеще; но изменять порядок всего мироздания только ради того, чтобы проучить одного оступившегося жреца?.. На какие бы высоты в своих мечтах ни посягал Хономер, ему всё же трудно было представить, чтобы тысячелетний порядок сломали из-за него одного. Но, с другой стороны, не впадал ли он тем самым в грех неверия? Что, если он оказался-таки избран для великих свершений – и не желал видеть явленного ему Знака?..

Загадка была слишком трудна, и Хономер оставил её напоследок, решив сперва обдумать другие, более скромные вероятности. Боги, несомненно, простят того, кто не сразу уверовал в свою избранность. А вот того, кто возжелал узреть её в простом совпадении обстоятельств, – навряд ли… Хономер напряг память, пробуя сообразить, мог ли он ошибиться с Ковшом. И пришёл к пугающему выводу, что, по всей видимости, не мог. Да, другие звёзды, вырванные случайным обрамлением туч из своего привычного окружения, могли сложиться в подобие знакомого рисунка, который его воображение ещё и подправило ему на беду… Но чтобы эти звёзды различались по яркости именно так, как испокон веку составлявшие Ковш?.. Уж это было бы всем совпадениям совпадение. Как если бы встретить не просто природного двойника хорошо знакомого человека, но притом обнаружить, что он ему полный тёзка по имени…

…А стало быть, получалось, что, если только небеса впрямь не вывернулись наизнанку, Хономер ночь напролёт шёл не к лагерю, а ровно под прямым углом к избранному направлению. То есть не приближался к благословенному теплу и уюту войлочных палаток, а скорее удалялся от них.

Наказание за излишнюю охотничью страсть поистине оказывалось тяжелее, чем он поначалу изготовился принимать, и уж всяко не отвечало мелкому, по сути, проступку. Какая там избранность!.. Если нынешнее приключение вправду совершалось в соответствии с волей божественных Братьев, ему следовало признать себя, наоборот, ничтожнейшим из смертных, ходячим вместилищем всяческого греха и порока. “За что?..”

Ночной сумрак вроде бы начинал понемногу редеть. Хономер, успевший твёрдо запомнить направление на Северный Гвоздь, снова вызвал в памяти карту, прикидывая направление, на сей раз – он крепко надеялся – верное. Нашёл глазами остроконечный валун, торчавший на гриве в нужной ему стороне, шагнул с места…

И сразу вскрикнул от боли. Ему показалось, он угодил босой ступнёй прямо на острые грани битого камня. Хономер всё-таки сел, ощупал свою левую ногу… и убедился, что именно так дело и обстояло. Оказывается, подмётка прочного кожаного сапога не смогла вынести почти суток беспрестанного хождения по булыжным осыпям и наполовину оторвалась, начиная с носка. Очень скоро она отвалится вовсе, если хоть как-то не подвязать. Хономер судорожно потянулся к правой ноге… Здесь сапог был в чуть лучшем состоянии, но именно чуть. Очень скоро “придёт кон”<“Придёт кон” – этим выражением обозначали наступление рокового момента в судьбе, в особенности смерть. > и ему.

Можно вытащить нож, распороть голенища и выкроить временное подобие подмёток, но вот как их прикрепить?.. Разве что перевязью от самострела, но как тогда нести самострел? Прямо в руках?..

Молодой жрец только что окидывал мысленным взглядом звёздные чертежи и пытался разобраться в замыслах Богов, но этот вопрос оказался не по силам его измученному рассудку. Чем больше Хономер размышлял о том, как правильно разрезать ремень перевязи, чтобы хватило на оба сапога и ещё остался запас, тем неразрешимей казалась задача. Следовало подумать ещё, а думалось, сидя на камне, в самом деле необыкновенно хорошо. К тому же его тело, нагретое долгой работой, оставалось невосприимчиво к холоду, но вот кисти рук, ничем не занятые при ходьбе, застыли почти до потери чувствительности. Как удержать ими нож? Никак невозможно. Хономер засунул пальцы под мышки и решил обождать, пока они хоть немного согреются.

Сонное беспамятство сомкнулось над ним сразу и незаметно.

Он проснулся, вернее, пришёл в себя, когда уже рассвело. Его разбудил (и, как он впоследствии понял, – спас) какой-то резкий скрежет, коснувшийся слуха. Жрец вскинул голову, открывая глаза. При этом его волосы издали непонятное похрустывание, но он не обратил внимания, сразу сосредоточившись на том, что предстало его взгляду. Кругом было светло, а на большой валун в двух шагах от него усаживался крупный гриф. Его-то когти и проскрежетали по камню, вырвав Хономера из сна.

Человек и птица уставились друг на друга. Гриф переступил с лапы на лапу и недовольно нахохлился. Хономер с содроганием подумал о том, что пернатому стервятнику скорее всего уже приходилось лакомиться человечиной. На Алайдоре ведь не было ни леса для погребальных костров, ни слоя рыхлой земли, чтобы устраивать какие следует могилы; если же завалить мёртвое тело камнями, это лишь заставит хищных зверей повозиться какое-то время, но остановить их не сможет. Поэтому кочевавшие здесь горцы поступали проще. Сразу предоставляли своих мёртвых грифам и иным падальщикам, полагая, что таким образом частицы плоти вернутся к природным стихиям всего быстрей и надёжней.

И вот гриф, смотревший сейчас на Хономера, спустился к нему, приняв его за мертвеца, только почему-то одетого и вообще не подготовленного должным образом к “погребению” в его, грифа, желудке.

В сердцах жрец хотел выхватить из-за спины самострел и если не убить, так отпугнуть зловещую тварь, от которой к тому же распространялся густой дух мертвечины… Движения не получилось. Тело, за время сна пронизанное токами холода, слушалось туго, медленно, неохотно. Его ещё можно было разбудить, но, похоже, это сулило неисчислимые муки. От поворота головы вновь захрустели волосы, успевшие примёрзнуть к вороту рубашки, а мышцы отозвались глухой, далёкой болью. Можно представить, какова окажется эта боль, если снова разогнать по жилам успокоившуюся было кровь. Как вытерпеть её? И зачем?

Ему надо отдохнуть. Ещё немножко отдохнуть, прежде чем опять куда-то идти. А самым разумным казалось совсем отказаться от движения и остаться сидеть, ведь здесь было так покойно и хорошо… Хономер едва не заплакал и в отчаянии подумал, что на самом-то деле жадный гриф не так уж сильно ошибся. То-то он не торопится улетать. Он просто подождёт ещё чуть-чуть и…

Избранный Ученик знал повадки стервятников. Зоркоглазые птицы кружат высоко над землёй, ища поживы внизу и в то же время бдительно присматривая за сородичами, парящими у горизонта. И потому, стоит одному трупоеду спуститься к обнаруженной добыче, как в самом скором времени к нему присоединяется целая стая. Вон те чёрные точки под облаками… уж не спешат ли они к трапезе, разведанной соплеменником?.. Хономер представил себя в окружении двух десятков таких вот грифов – громадных, голошеих, нестерпимо смердящих, – и омерзение пересилило всё, даже сонное безразличие полузамёрзшего тела. Да и кто сказал ему, будто голодные птицы, собравшись в достаточном числе, не вознамерятся отобедать ещё не умершим?.. Хономер слышал когда-то, будто когти и клювы грифов не могут одолеть свежей и тем более живой плоти, справляясь лишь с уже тронутой разложением, – но проверять это на себе у него никакого желания не было. Ужас и отвращение подстегнули-таки угасшую волю. Жрец оторвался от камня, на котором сидел, и постепенно распрямил ноги. Ему показалось, будто суставы и мышцы издали явственный скрип. Он попытался грозно закричать на грифа. Получился какой-то хриплый, задушенный клёкот. Тем не менее стервятник шарахнулся и отскочил, неуклюже взмахнув крыльями. Новая волна тяжёлого смрада обдала Хономера. Она явственно напомнила ему… что? Воспоминание мелькнуло и скрылось в точности как сон, который посетил его перед самым пробуждением: сновидение было, это он помнил наверняка, но вот какое именно? – хоть убей.

Ноги были двумя негнущимися деревяшками, которые он с величайшим трудом подставлял под себя, только чтобы не рухнуть вперёд. Он кое-как прохромал на этих колодах мимо грифа, разочарованно смотревшего ему вслед, и полез по осыпи вверх. “Жди, паскудная птица. Не дождёшься…”

Мелькали ещё какие-то мысли, но их без остатка поглощало усилие, требовавшееся, чтобы идти.

Про свои сапоги – верней, бывшие сапоги с оторванными подмётками – Хономер вспомнил, только когда его плоть почти полностью отогрелась и тупая боль, восходившая из ступней, наконец достучалась до сознания, став острой и невыносимой. Тогда он посмотрел вниз, а потом, ужаснувшись, назад. Его глазам предстал кровавый след, далеко протянувшийся за ним по камням. Жрец со стоном поник наземь и принялся осматривать свои ноги. Сказать, что они были изранены, значит стыдливо приуменьшить. От самых пальцев до пяток кожа просто отсутствовала, стёсанная острыми, как ножи, гранями битого щебня. Хономер прошептал очередное проклятие охотничьему азарту, бросившему его в погоню за диким быком, – мало того что в одной рубашке, так ещё и без самого необходимого. Да не о еде речь!.. Хономер мог с лёгкостью обходиться без пищи несколько дней. Он и теперь почти не хотел есть. Но как он умудрился забыть о возможности случайных увечий, подстерегающих самого опытного зверолова?.. Почему выехал за добычей без снадобья от ран, без единой чистой тряпицы для повязки?..

Теперь вот оставалось только резать одежду.

Тут выбор был небогат: рубашка либо штаны. Хономер снова посмотрел на свои изувеченные ступни и, как ни противилось тому всё его существо, сберёгшее, оказывается, какие-то остатки гордости, – выбрал в жертву штаны. Достаточно было вспомнить недавний сон, чуть не завершившийся смертью. Хономер понимал: если под конец дня он опять не доплетётся до лагеря – а надежда на это была откровенно невелика, – ему волей-неволей придётся устраиваться на ночлег, потому что возможности изнурённого тела не беспредельны, какая бы непреклонная воля ни подхлёстывала его. И вряд ли новая ночь выдастся намного ласковей прошлой. Так вот. Если во время ночлега на нём будет рубашка, он, может быть, и доживёт до утра. А если, уподобившись героям-мученикам со старинных рисунков, он сделает выбор в пользу стыдливости, нового рассвета ему не видать уже точно.