«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

— Ну да, — говорю я. — Так это он был тем пулеметчиком, что под Чеберлоем чуть половину нашего взвода не положил?! Меткий, гад! Если бы я его тогда поймал, сам бы лично пристрелил!

Пауль потрясенно замолкает, смотрит на меня полными слез глазами, видно, этот Гюнтер действительно был для него хорошим другом. Да уж, все мы прекрасные парни, только война нас плохими делает Думаю, сказать или нет рыдающему от горя немецкому мальчишке, что на самом деле его друг жив?! И что Чермоев просто хочет сломить его морально, поэтому сказал про расстрел Гюнтера.

Лучше промолчу, капитан и так постоянно ругает меня за излишне мягкое отношение к пленным, он говорит, что проклятые фрицы заслуживают только жестокого обращения, и ни к чему копаться в их душах.

— Ладно, хватит выть, — грубо говорю я Паулю. — А то я подумаю, что ты такой же неисправимый фашист, как и ваш Гюнтер.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Во дворе крепости стоят две полуторки с крытыми кузовами, в которые рассаживаются человек пятнадцать бойцов НКВД, переодетых в потрепанную гражданскую одежду; их специально подобрали чернявых и смуглолицых, чтобы достовернее изобразить для немецкого экипажа абреков из банды Сахабова. Как я заметил, в составе гарнизона настоящих русских не более половины: остальные — представители различных народностей Кавказа, поэтому подобрать нужный внешний типаж массовки не было проблемой.

Выводят Ростоцкого и Димпера, оба на всякий случай крепко связаны; замечаю, что следы побоев на лице у бедного Кристиана, как и у меня самого, тщательно загримированы, ночью в темноте они совершенно не будут заметны, и летчики вряд ли о чем Догадаются.

Димпер пытается что-то крикнуть мне, но сопровождающий его майор Петров сердито замахивается кулаком, Крис вздрагивает и замолкает. Майор подсаживает его в кузов, садится рядом, продолжая грубо ругаться по-немецки и по-русски, а Крис, глядя на чекиста снизу вверх, только виновато кивает в ответ: заметно, что его здорово запугали. Думаю, что скорее всего именно Димпер первый сознался на допросе насчет даты и места, выбранного покойным оберштурмфюрером для приземления самолета. Но я не осуждаю его, все-таки Крис еще совсем мальчишка, даже младше меня, и к тому же наполовину русский, у него нет никакой идеологической мотивации молчать на допросах.

Ко мне подходит Чермоев, на нем вместо военной формы горская черкеска и бешмет, на поясе красуется громадный кинжал, и у меня мелькает мысль, что выглядит бравый капитан НКВД как самый настоящий кровожадный бандит.

Асланбек веревкой туго стягивает мне руки за спиной и шипит на ухо: «Заранее предупреждаю, если ты опять хотя бы попытаешься выкинуть один из твоих фокусов — прирежу, как барана». Он демонстративно достает из ножен свой устрашающих размеров кинжал и проводит холодным лезвием по моей щеке, я невольно дергаюсь, а стоящие рядом красноармейцы взрываются грубым хохотом.

«Вот сволочь, попался бы ты мне, когда я был с оружием в руках», — мысленно шлю проклятия Чермоеву, но покорно сажусь в машину рядом с ним.

Старая полуторка медленно ползет по грунтовой дороге в гору, на особо крутых подъемах красноармейцы соскакивают и помогают толкать машину сзади. Наконец прибываем на обширное горное плато, где уже расчищена посадочная площадка; Чермоев приказывает своим бойцам заготавливать дрова для костров, а меня под охраной Нестеренко оставляет пока под высокой чинарой на краю поляны.

Немилосердно печет солнце, в горле пересохло и хочется пить, слишком туго стянутые за спиной руки ломит от боли. Мне повезло, что хоть Серега немного сжалился надо мной: незаметно для Чермоева он ослабляет веревку и дает напиться из своей фляги.

Меня развязывают только тогда, когда красноармейцы зажигают сигнальные костры. Разминаю затекшие руки, Чермоев орет мне в ухо последние инструкции о том, как я должен себя вести и что говорить. Димпер и Ростоцкий тоже находятся под жестким контролем чекистов.

Огромный «Юнкере», вынырнув из ночной темноты, делает круг над площадкой и, включив фары у самой земли, совершает посадку. Со всех сторон, как муравьи, к нему устремляются переодетые в абреков красноармейцы; ничего не подозревающий пилот выходит из кабины и приветственно машет нам рукой: ведь он уверен, что их встречают союзники.

Чермоев, изображая главаря банды, стоит рядом со мной; он обращается к майору абвера на ломаном русском языке с короткой приветственной речью, которую я синхронно перевожу. Какая-то высокопарная чушь о благородной помощи в освободительной войне и германских братьях по оружию; но я-то знаю, что под широкой горской буркой чеченец держит револьвер на взводе: если хоть что-то пойдет не по плану, тогда он и его люди просто изрешетят меня и летчиков пулями. Немецкий майор с натянутой вежливостью выслушивает бандита, затем зовет меня по имени и интересуется, как у нас дела. Ох, если бы он знал, как на самом деле плохи наши дела и каким предателем я себя сейчас чувствую! Если бы не твердые заверения Лагодинского в том, что немецкому экипажу дадут благополучно вернуться на базу… А если русский полковник опять не выполнит свое обещание?! Но в любом случае, что можно сделать?! Может, попытаться сорвать русским операцию… попытаться как-то предупредить пилотов?! Но как, ведь Чермоев сторожит буквально каждое мое движение! И чего я добьюсь, чекисты просто перестреляют всех нас! А так все-таки есть надежда… Все эти мысли вихрем кружатся у меня в голове, тем временем работа продолжается: Димпер и Ростоцкий послушно помогают джигитам Чермоева таскать ящики с оружием и боеприпасами; рядом со мной постоянно вертится Петров, он отлично понимает по-немецки и внимательно вслушивается в наш диалог с летчиками, то есть попытка сказать им что-то лишнее заранее обречена на провал.

Но вот разгрузка окончена, она заняла буквально двадцать минут, летчики даже не глушили моторы. Развернувшись против ветра, самолет отрывается от земли, набирает высоту, и я облегченно вздыхаю. Слава богу, хотя бы для этих немецких парней сегодня все кончилось благополучно!

Рассказывает старшина Нестеренко:

— «Юнкерс» взлетел, и у меня словно камень с души упал: все-таки это была очень рискованная операция, малейшая случайность могла все погубить. Но полковник, с санкции самого Берии, пошел ва-банк и не ошибся: все прошло без сучка без задоринки! Самым слабым звеном, конечно, было участие во встрече самолета пленных вражеских десантников, но они были подвергнуты настолько мощному физическому и психическому прессингу, что ни у кого из них даже мысли не возникло о сопротивлении.

Впрочем, даже в случае перестрелки с немецким экипажем НКВД не остался бы в проигрыше — нами был бы захвачен вражеский самолет, полный оружия и взрывчатки, а также один из офицеров абвера. У хитроумного Лагодинского даже для этого случая была отговорка для абвера заготовлена: ведь если самолет не вернулся, то свидетелей все равно нет, и можно попытаться радировать о трагической случайности при посадке (например, шасси в яму попало или на пенек какой наткнулись). Конечно, немцы наверняка бы выслали для проверки самолет-разведчик, хотя и эту проблему мы постарались как-нибудь решить.

Но, слава богу, все прошло по наилучшему варианту — экипаж уверен, что груз доставлен по назначению, майор абвера и капитан люфтваффе своими глазами видели повстанцев, их главаря и десантников, которых они лично знают в лицо. Переговоры были проведены, нужные договоренности достигну ты: теперь германское командование уверено, что в тылу Красной Армии немецкие агенты успешно формируют пятую колонну, готовую в нужный момент ударить в спину Советам.

Под наблюдением Петрова Гроне закидывает на дерево антенну и разворачивает рацию, в абвер летит доклад о благополучном прибытии груза и успешном взлете самолета. Радостный Петров чуть ли не обнимает радиста и грубовато-ласково треплет его по волосам. Я тоже в приподнято-счастливом настроении, пытаюсь разговорить Пауля, но он отвечает неохотно и невпопад, и я оставляю свои попытки.

Тем временем из-под деревьев выкатывают спрятанные полуторки, красноармейцы быстро закидывают в кузов ящики, но пускаться в обратный путь ночью опасно, дороги в темноте не видно, а ехать предстоит по извилистому горному серпантину. Поэтому решено дождаться рассвета, а пока майор Петров разрешает всем отдохнуть.

Красноармейцы устраиваются спать в копнах заготовленного колхозниками сена, я тоже облюбовал одну из копешек. Перед сном по приказу Чермоева вновь связываю пленному руки и ноги, Гроне глядит на меня жалобными глазами и просит не затягивать слишком туго. Ложимся рядом, поглубже зарываясь в мягкое сено: ночи в горах холодные, вон Пауль весь дрожит от холода. Накрываю его полой своей плащ-палатки, он прижимается ко мне поближе, и вскоре, пригревшись, засыпает. Под его мерное сопение сон одолевает и меня.