«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Ротный приказывает отвести меня в медсанбат, зашить рану. Что ж, очень гуманно.

Заходим на медпункт. Фи, какое убожество! Никакого сравнения с нашими полевыми госпиталями. А это что висит? Они до сих пор стирают бинты и щипают корпию?!

Один угол отгорожен застиранной простыней, оттуда выходит заспанная санитарка в белом халате. Злобно взглянув на меня, начинает сварливо ругаться с Сергеем, затем кричит куда-то в глубь коридора: «Иосиф Моисеевич!» После изрядной паузы из полумрака выплывает чернявый доктор явно еврейской наружности. Verflucht (проклятие)! Чувствую, неприятности продолжаются. Похоже, не зря нам рассказывали жуткие истории о зверствах евреев и комиссаров.

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Военный хирург Иосиф Моисеевич Фридман ворчливо приказал медсестре размотать бинт. Молоденькая медсестра неприязненно косится на фашиста, но ее руки споро и ловко делают свою работу.

— Повезло тебе, парень, рана неглубокая, ничего серьезного не задето.

— Доктор, так я его просто пугануть хотел, чтоб перестал сопротивляться.

— Раздеться до пояса и лечь на стол, — по-немецки скомандовал врач.

Поеживаясь то ли от холода, то ли от страха, пленный вытянулся на столе. Медсестра закрепила ему руки ремнями.

— Обезболивающего нет, — буркнул хирург, натягивая на руки перчатки. — Да ничего, так потерпишь.

Немец прикусил губу и напрягся в предчувствии боли.

Хирургическая игла сноровисто мелькала в опытных руках Иосифа Моисеича. Пауль выгибался и что-то шипел сквозь стиснутые зубы.

Как после выяснилось, он был уверен, что доктор-еврей нарочно хотел помучить его.

Но в медсанбате в самом деле не было морфия! Накануне банда Абдуллы напала на обоз, шедший к нам в Шатой, и именно в этом налете участвовали его камерады-парашютисты. Так кто же виноват в мучениях несчастного немецкого пленного?!

Рассказывает рядовой Гроне:

— Но как говорят русские, это были только цветочки. Ягодки были впереди, на допросе в штабе.

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Неожиданно дверь в операционную резко распахнулась. На пороге, слегка покачиваясь, стоял старший лейтенант Джапаридзе. От него изрядно несло перегаром, но глаза были трезвые и злые.

— Нестеренко! — хрипло сказал старлей. — Говорят, ты утром бандита взял. Где он?

— Не бандита, а парашютиста, — как можно спокойнее ответил я.

— А какая, на хрен, разница?! Где он? Мне его допросить надо, я с ним потолковать хочу! — волосатый кулак Гии с размаху врезался в косяк.

Хирург обернулся: «Он здесь. Извините, но вас я попрошу покинуть операционную, вы мешаете. После старшина Нестеренко сам приведет его к вам».

— Так вы тут еще нянчитесь с фашистом! — Гия аж присел от возмущения. — Да по мне его сразу прирезать, и дело с концом.

«Как он будет вести допрос в таком состоянии?» — подумал я, заранее предчувствуя неприятности.

Я попытался уговорить старлея поручить вести допрос мне, но тот уж очень сильно хотел сам «перетолковать с проклятым фашистом».

В результате меня не взяли на допрос даже в качестве переводчика, так как пленный умудрился что-то вякнуть по-русски.

— А, так ты, оказывается, по-нашему здорово шпрехаешь! Так, может, ты из предателей, из эмигрантов?! Тогда сразу к стенке! — еще больше обозлился Гия и полез расстегивать кобуру.

— Nein! Я не предатель! — возмутился Пауль. — Просто в детстве я семь лет прожил в Грозном.

И наивный немецкий мальчик выложил старлею НКВД всю нашу историю.

Тот внимательно слушал, и улыбка на его лице становилась все более зловещей.

— Все с вами ясно! — торжествующе заключил он. — Папаша Гроне был шпионом, его сынок с дружками прислан совершить диверсию на заводе, а старшина Нестеренко сотрудничает с врагом, прикрывает их. Короче, я сейчас арестую тебя, как вражеского агента, завербованного еще в тридцатые годы!

Мой бедный немецкий приятель впервые столкнулся с логикой НКВД.

— Какая ерунда! Разве вы не понимаете, что в тридцатые годы Сергей был еще ребенком?! — он попытался противопоставить старлею свою классическую немецкую логику.

Но железная логика НКВД была сильнее.

— Вот! — обличающе вытянул палец Джапаридзе. — Он признался! Старшина Нестеренко, вы будете расстреляны за пособничество врагу.

— Да вы что?! Так даже в гестапо со своими не поступают! — Пауля понесло куда-то совсем не туда.

— Заткнись! — прорычал я, отвешивая пленному подзатыльник.

— А чего ты ему рот затыкаешь?! Сейчас выяснится, кто предупреждал банду о наших засадах. Давай, давай! Высказывайся! Вам все зачтется! — подзуживал старлей.

Тут уж нам стало совсем не по себе, как Гия вдруг Расхохотался дурашливым пьяным смехом и хлопнул меня по плечу: «Расслабься, старшина! Я знаю, ты у нас преданный коммунист. Но не стоит доверять врагу. Это он раньше был мальчик-колокольчик, а теперь матерый фашист. Втерся к тебе в доверие. Это потеря бдительности!

Ладно, Нестеренко, пока свободен. Я его сам допрошу. И станет ясно, благодаря кому бандиты еще не пойманы».

Рассказывает рядовой Гроне:

— По приказу своего начальника Сергей отвел меня в штаб, а сам покинул помещение. Я в смятении проводил взглядом его широкую спину, все-таки под его защитой я чувствовал себя намного спокойнее.

Офицер НКВД уселся за стол и разложил перед собой бланки допроса, я стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу.

— Имя, фамилия, из какой воинской части? — начал с традиционных вопросов Джапаридзе.

Свои личные данные я ему, конечно, назвал, но на вопросы, являющиеся военной тайной, отвечать отказался.