Вольно, генерал: Стокгольмский синдром

Молох снисходительно посмотрел на него.

– Не обольщайся. Скоро праздник, и я сделал, как положено. Сегодня ничего не меняет. Ты меня понял?

Моргенштерн устроился поудобнее, прижавшись спиной к мягкой обивке, и демонстративно поприветствовал Молоха по-военному.

– Так точно, сэр.

Главнокомандующий покачал головой, мол, ничего этот мальчишка всерьёз не воспринимает, и отправился за кипятком.

Армейская радость III: Милость

Однажды, сидя перед камином, Молох вспоминал кое-что из прошлого. Далёкого, армейского, уже припорошенного пылью. Люциан мирно дремал у демона на плече и ничего не подозревал.

Случилось кое-что перед отъездом. Приближалось время увольнения, когда Люциану предстояло покинуть злосчастное место, ставшее причиной появления многих привычек. Изнасилования Молоха переставали быть неисчислимыми. Произошло то, чего предсказать было нельзя. Генерал позвал молодого солдата к себе, чтобы поговорить с ним напоследок. Нельзя было оставлять всё так, даже если скандал не получил огласки. О приказе явиться Люциан узнал, когда паковал чемоданы. Наутро, когда уже было надо вытаскивать их на крыльцо Академии и отъезжать.

Моргенштерн тихо постучал в кабинет, боясь и одновременно желая зайти. Генерал ожидал его, пусть и придавал облику как можно больше холодности. Молох размышлял над планом Академии, чтобы каким-либо образом модернизировать её. Нынешняя система образования не устраивала его никоим образом. Был шанс, по его мнению, для образования, если бы он взялся за него самолично. И он взял бразды правления в свои руки.

Когда обещанная реформа образования пришла в силу, многие последовали за Молохом и стали его приближёнными. Они были самыми стойкими и верными. Остальные, кто был слабее духом, пали на полпути. Разумеется, становление Академии с такой скоростью подразумевало нечестную игру. Учеников, принесённых в жертву реформам, просто не упоминали при отчётах.

Так вот, Люциан зашёл в кабинет Молоха. Пахло коньяком. Было мрачно, воздух – затхлый: окна занавешены. Моргенштерн встал перед генералом по стойке смирно.

– По вашему приказу прибыл, сэр, – отчеканил солдат.

– Славно, – негромко произнёс Молох, посмотрев на Люциана взглядом немного отстранённым. Моргенштерн никогда не видел его взгляд таким тусклым. Молох заметил сочувствие в глазах солдата и придал себе более презентабельный вид.

– У меня к тебе предложение, Моргенштерн, – генерал-майор поднялся с кресла и, выпрямив спину, сделал несколько шагов.

Люциан склонил голову набок, заинтересованный и немного напуганный. Это могло быть что угодно. Чёрт побери, что может прийти ему в голову?

– Не буду пытать тебя долгим вступлением, – Молох вздохнул и встал перед мальчишкой, властно подняв его голову за подбородок и заглянув в глаза. – Ты ведь хочешь забыть тот кошмар, который ты здесь испытал, не так ли? Уверен, что да. Насколько я знаю, я был твоим кумиром. Молодёжь редко переносит крушение идеалов гладко.

Люциан нахмурился и не ответил сразу. Возможность была замечательная, но, с другой стороны, ему не хотелось отказываться от воспоминаний о близости с тем, кто был ему небезразличен.

Но не разумнее было бы забыть того, кто использовал его самым жёстким образом, чтобы можно было без проблем жить дальше? В груди что-то сжалось, когда Моргенштерн решил дать согласие.

– По глазам вижу, что хочешь, – с толикой грусти подытожил генерал-майор. – В таком случае я не откажу тебе в этой милости. Взамен на одну услугу. Это не сложнее того, что ты делал до этого.

Моргенштерн неподвижно наблюдал за генерал-майором, который, по всей видимости, решался на нечто очень для него сложное и, на самом деле, невыполнимое. Нет, не менялось ни выражение лица, ни губы не дрожали – ничего из этого. Просто его глаза иногда становились стеклянными, будто он убивал себя в этот момент или, по крайней мере, запирал свои чувства ради чего-то важного. Даже пальцы не дрожали, и Люциана восхищала его выдержка.

– Я могу стереть тебе воспоминания, – тяжело произнёс Молох, и сердце Люциана куда-то рухнуло, оставив на своём месте сквозную дыру.

Это то, что ему было необходимо больше всего. Да, конечно, это ведь билет в новую жизнь, свободную от кошмара. Но забыть… его… Люциан поджал губы и опустил голову, отвернувшись от генерал-майора. Как он смеет думать, что всё это было ошибкой? Впрочем, может быть, было. Разве не этого хотел Люциан? Окончания кошмара?

– Что вы хотите взамен?

Молох оскалился.

– Того же, что и обычно. Самый яркий последний раз.

Молох чувствовал, что излишне расщедрился, делая такое предложение. Это был один из первых порывов, не сходившихся с его желанием, однако казавшихся ему правильным.

Почему бы не закончить ломать крылья этому птенцу и не перестать мешать ему взлететь? Перед этим, конечно, выпив большую чашу сладкого вина до дна, ни с кем не делясь, до последней капли. Конечно, это может оказаться ядом и в такой дозе отравить весь организм, но кого это волнует, когда вино такое вкусное, терпкое, игривое.

Люциан поднялся с кресла и вместо согласия коснулся губ Молоха своими. Ладони он положил мужчине на плечи и приподнялся на мысках. Они были почти на одном уровне. Это стало сигналом к тому, чтобы реальность закружилась в умопомрачительном вальсе, сияя всеми красками, что существуют в мире. Моргенштерн не заметил, как оказался на постели, но один: Молох стоял рядом, грозный и подтянутый, явно сдерживающий себя.

– Я знаю, что ты ко мне чувствуешь, и почти уверен, что ты делал это много раз. Я хочу увидеть, как ты мастурбируешь на меня, принцесса, – в его глазах заблестели искорки, от которых Люциану стало очень неловко. Сам приказ был очень постыдным, такое нельзя было сделать сразу.

И тогда Молох радушно предложил юноше коньяка, служившего источником запаха. Горький древесный вкус опалил губы Моргенштерна, а влажный поцелуй генерала – придал кислого табачного привкуса, от которого нельзя было не почувствовать всеохватывающего подъёма.

И тогда, на середине второго бокала, всё пошло само собой. Произошёл хищный поцелуй, заставляющий губы немного опухать и становиться более чувствительными. Моргенштерн почувствовал тяжесть в брюках, от которой можно было избавиться, лишь расстегнув их. Молох тихо рыкнул, когда Люциан это сделал, и он увидел возбуждённый член, оттянувший ткань белого белья. Можно было бы, конечно, испортить мгновение и натянуть этого мальчишку на себя прямо сейчас, однако… Было бы разумнее посмаковать момент. Он позволил Люциану дотронуться до своего члена через ткань, немного погладить головку и испустить тихий вздох.

Молох с жадностью наблюдал за каждым движением. Постепенно Люциан опустился на подушки кровати, пропахшие генералом, и начал ласкать себя, поглаживая наливающийся кровью член, немного раздвинув ноги и спустив брюки до середины бёдер. Пальцы обводили сам пенис, шли чуть ниже, до основания, обводили яички – и двигались обратно. Люциан посматривал на генерал-майора и пьяно улыбался, чувствуя себя очень польщённым таким вниманием.

Желание возрастало всё сильнее, подкармливающееся алчным взглядом, полным похоти и какого-то другого смутного чувства, словно между ними находилось запотевшее стекло. Молох тихо рыкнул, когда Люциан спустил с себя нижнее белье, отодвинув ткань к брюкам, и начал мастурбировать, обхватив член и начав его медленно ласкать. Юноша, разумеется, стеснялся, но алкоголь помог раскрепоститься до той степени, когда смущение тоже становится оружием. Он разводил ноги сильнее и ускорял движения руки, кусая губы и мутнеющим взглядом посматривая на Молоха. Никогда генерал не был так близко и так далеко.