Волны над нами

Вечером я ушла за молоком, а вернувшись, нашла Николая под сосной в обществе уже знакомого мне молодого человека. На этот раз вместо оригинальной маски в его руках был энтомологический сачок.

— Разреши тебе представить, — сказал Николай, — это Виталий Николаевич, сын моих старых друзей.

— Мы уже немного знакомы, — сказала я, — это тот самый с медицинской маской.

— А вы уже и рассказали, — упрекнул меня Виталий Николаевич.

Виталий, как потом мы называли его, приехал значительно раньше нас и уже успел ознакомиться с подводными пейзажами ближайших бухт. Он аспирант, по специальности энтомолог, но настолько серьезно увлекся подводным спортом, что все свободное от работы время проводил на море. Для начала он предложил нам осмотреть район Кузьмичова камня, где, по его словам, было довольно интересно. Решили идти туда с утра. За разговорами не заметили, как стемнело.

Чтобы не привлекать москитов, свечи не зажигали. В глубоких сумерках смутно белели розы, огни домиков за деревьями казались висящими в воздухе. Непонятное мерцающее зарево понемногу разгоралось над Карагачем. Все яснее выступали на фоне светлеющего неба «король» с «королевой» и их «свита».

— Луна всходит, — сказал Виталий.

Серебряный краешек выступил из-за зубца скалы. Мы молча смотрели, как медленно выплывал из-за черного камня блестящий диск, как медленно поднимался все выше и выше. Виталий очнулся первым.

— Надо спать, — сказал он, — завтра тяжелый день, встанем пораньше.

Виталий устроился в общежитии на горе. Бывшая беседка, где во втором этаже стояло штук пять кроватей, продувалась ветерком, и, по словам Виталия, никаких москитов там не было. У нас в низине стояла влажная духота. Палатка, несмотря на тень сосны, успела нагреться за день, и в ней было жарко и душно. Я долго не могла заснуть. По долине гремели завывания джаза, простыни липли к телу, кто-то шуршал у самого уха. Перевернула подушку. Ничего нет, а шорох раздается все явственнее. Тогда я вылезла из палатки и осветила фонариком парусину стенки. Громадный жук-усач сантиметров в пять-шесть величиной и усами чуть не в четверть метра шевелился в желтом луче фонарика. Николай ликовал — такого красавца у него еще не было. Мы опять залезли в душный мрак палатки. Николай сразу уснул, чему я от души завидовала, вертясь без сна с боку на бок на жестком матраце. У меня звенело в ушах от настойчивого верещания радиоприемника.

Я засыпала под какую-то самбу с твердым намерением дать завтра же работу местному уголовному розыску. Оставался нерешенным только один вопрос: утопить или столкнуть в пропасть владельца радиоприемника. Под эти сладкие мечты я заснула.

Меня мучили подводные кошмары. То я плыву над оврагами и вдруг начинаю падать вниз. То нырнула в темную воду и у меня не хватает воздуха, чтобы всплыть на поверхность. Задыхаясь, удерживаю дыхание, чтобы не захлебнуться, и… просыпаюсь от удушья. Оказалось, что я лежу носом в подушку и обеими руками прижимаю ее к лицу. В палатке было невыносимо душно и жарко. Я выползла наружу под лунный свет. В саду оказалось немного прохладнее. Ни один лист не шевелился на вершинах деревьев, облитых серебряным сиянием. Тишина и покой лежали в долине. Длинная и быстрая тень метнулась под столом, зазвенела кастрюля. Это Тузик, щенок из соседнего коттеджа, рыщет в поисках добычи у палаток приезжих. Ночью он немного дичает; когда я бросила ему корку, он с визгом увернулся от подачки и скрылся в кустах. Я снова окунулась в духоту палатки и заснула тяжелым сном.

Проснулись мы довольно поздно, когда солнце уже стояло над Карагачем. Полог был, разумеется, оборван и висел фестонами. Кто из нас это сделал, неизвестно. Я склонна думать, что длинные ноги Николая имеют к этому некоторое отношение. Он думает иначе. Но, как бы там ни было, мы опять искусаны москитами. У меня под глазом набухает здоровенная шишка, особенно же пострадали руки и ноги. Я в кровь изодрала себе кожу, прежде чем догадалась сбегать к врачу в санаторий. Небольшая баночка анестезирующей мази быстро вернула нам отличное настроение. Москиты и волдыри от укусов надолго стали неотъемлемой частью нашей жизни в саду, но мы их уже не замечали.

Было позднее утро, когда мы отправились к Кузьмичову камню. Гремящие ведра с пинцетами и банками и прочие обязательные предметы снаряжения несколько затрудняли путь.

Сначала мы миновали галечный пляж, потом по едва видной тропинке пошли вдоль уреза воды — границы воды и суши.

Первые камни появились за глубокой и узкой расщелиной Черного оврага. С этого момента дорожка могла быть названа дорожкой только человеком с самой необузданной фантазией. Надо влезть на камень в полтора метра высоты, сделать полуоборот налево, подлезть под нависающий выступ скалы и соскочить вниз, на каменный уступ. Потом протиснуться боком между двумя камнями и пройти несколько десятков метров по осыпи острейших обломков.

Как ни странно, через неделю мы, уже не замечая препятствий, совершенно машинально лезли, прыгали, изворачивались и пролезали между скалами, неся в руках стеклянные банки и ведра с водой. Начали даже удивляться на новичков, жалующихся, что тропинка на Кузьмичов камень не так гладка, как им говорили. Мы ходили по ней три месяца по два-три раза в день и к осени на скалах проложили действительно если не дорожку, то какое-то подобие ее.

Кузьмичов камень, или просто Кузьмич, как все называют это место, оказался довольно большой скалой, метров на двадцать выдающейся в море. Ее склоны уходят в воду почти вертикально. Глубина у подножия скалы четыре-пять метров. Рядом с Кузьмичом, привалившись к нему боком, стоит громадный округлый камень. По небольшой уютной бухточке разбросаны скалы, большая часть их находится под водой, и только некоторые поднимают над морем свои влажные и темные головы. В дальнейшем Кузьмичов камень стал отправной точкой для большей части наших экскурсий. От него начинался по-настоящему трудный путь по обвалам громадных камней и узкой кромке береговых утесов вдоль отвесных стен Карадага. В штилевую погоду можно было пробраться кое-где по щиколотку, кое-где по пояс в воде, а иной раз и вплавь до самого Планерского.

Виталий разложил на уступах плоского камня самые неожиданные предметы. Определенно этот молодой человек имел пристрастие к медицинскому оборудованию. Маску я уже упоминала. Но теперь, кроме нее, была еще и грелка с вклеенным в стенку футляром от переходных колец. Пузырек с резиновым клеем, полоски резины, ножницы, фотоаппарат «Зенит», узкопленочная кинокамера по очереди появлялись из рюкзака, Я с интересом смотрела, как он просунул фотоаппарат в прорезь на грелке, тщательно заклеил отверстие полоской резины и… бросил все в воду. Грелка, в которой, кроме аппарата, был и воздух, не утонула, как я ожидала с некоторым страхом, а поплыла, медленно покачиваясь, по воде. Виталий натянул ласты и свою удивительную маску, похожую на зловещую коричневую луну, и кинулся вслед за грелкой. При помощи несложного приспособления из грелки, футляра от колец вместо тубуса с вмазанным в него фильтром ЖС-12 Виталий делал под водой отличные снимки. Но мне даже не было завидно в то время. Все было так ново и так интересно, что фотографирование мерещилось мне тогда как далекое будущее.

Глава 5

В это второе погружение я чувствовала значительно большую уверенность в движениях и смогла все внимание обратить на окружающие меня новые места. Дно понижалось значительно круче, чем на пляже, и через минуту я уже плыла над пейзажем, характерным для всех скалистых участков крымского побережья.

Большие скалы, чьи обросшие водорослями вершины почти касаются поверхности или выступают над ней, прозрачный зеленый сумрак в глубине у их подножия, пухлые перины цистозиры на камнях, темные тени в углублениях и расщелинах, множество мелких рыб вокруг — и в толще воды, и на дне, и на скалах среди цистозиры. Вода была кристально прозрачная.

Меня все еще сбивало с толку свойство воды увеличивать и приближать предметы на одну треть. Поэтому, во-первых, я не сразу научилась узнавать даже знакомых рыб, которые казались значительно крупнее, а во-вторых, обманутая кажущейся близостью предметов, при ловле животных делала неуверенные, неточные движения и, конечно, только их пугала. Сравнение встреченных животных с величиной ласта или ладони скоро приучило меня к довольно правильному определению и расстояний и размеров. И все же, хотя я отлично понимала, что рыба всего в пятьдесят сантиметров длины, глаза продолжали видеть ее семидесятисантиметровой, несмотря на все мысленные поправки. Значительно позднее пришло правильное видение, и все встало на свои места.

Но это еще полбеды. Самой непривычной была точка зрения, под которой я рассматривала большинство встречающихся рыб. Плывя у самой поверхности, я видела их сверху или в сильном ракурсе. Кроме того, они все были какие-то удивительно обтекаемые с плотно прижатыми плавниками на спине и брюшке. Привычная окраска рыб тоже была теперь совсем другая, изменявшая их облик иной раз до неузнаваемости. Дело в том, что с глубины в несколько десятков сантиметров начинается заметное исчезновение лучей красной части спектра. Если вытащить на поверхность воды ветку цистозиры, которая кажется под водой бледной, охристо-желтой, можно убедиться, что в действительности она коричнево-рыжая. Красные пятна на теле морского ерша кажутся под водой мертвенно-бледными, зеленоватыми. Насколько изменяется вид рыб в их естественной среде, можно судить по тому, что наш приятель ихтиолог, впервые плававший в маске, не узнал хорошо ему знакомых зеленушек, которых он видел едва ли не ежедневно в ванночке для вскрытия на собственном рабочем столе.