Володя

Он прошел террасу, большую залу, гостиную и остановился в последней, чтобы перевести дух. Отсюда слышно было, как в соседней столовой пили чай. M-me Шумихина, maman и Нюта о чем-то говорили и смеялись.

Володя прислушался.

– Уверяю вас!
– говорила Нюта.
– Я своим глазам не верила! Когда он стал объясняться мне в любви и даже, представьте, взял меня за талию, я не узнала его. И знаете, у него есть манера! Когда он сказал, что влюблен в меня, то в лице у него было что-то зверское, как у черкеса.

– Неужели!
– ахнула maman, закатываясь протяжным смехом.
– Неужели! Как он напоминает мне своего отца!

Володя побежал назад и выскочил на свежий воздух. "И как они могут говорить вслух об этом!
– мучился он, всплескивая руками и с ужасом глядя на небо.
– Говорят вслух, хладнокровно... И maman смеялась... maman! Боже мой, зачем ты дал мне такую мать? Зачем?"

Но идти в дом нужно было, во что бы то ни стало. Он раза три прошелся по аллее, немного успокоился и вошел в дом.

– Что же вы не приходите вовремя чай пить?
– строго спросила m-me Шумихина.

– Виноват, мне... мне пора ехать, - забормотал он, не поднимая глаз. Maman, уж восемь часов!

– Поезжай сам, мой милый, - сказала томно maman, - я остаюсь ночевать у Лили. Прощай, мой друг... Дай я тебя перекрещу...

Она перекрестила сына и сказала по-французски, обращаясь к Нюте:

– Он немного похож на Лермонтова... Не правда ли?

Кое-как простившись и не взглянув ни на чье лицо, Володя вышел из столовой. Через десять минут он уж шагал по дороге к станции и был рад этому. Теперь уж ему не было ни страшно, ни стыдно, дышалось легко и свободно.

В полуверсте от станции он сел на камень у дороги и стал глядеть на солнце, которое больше чем наполовину спряталось за насыпь. На станции уж кое-где зажглись огни, замелькал один мутный зеленый огонек, но поезда еще не было видно. Володе приятно было сидеть, не двигаться и прислушиваться к тому, как мало-помалу наступал вечер. Сумрак беседки, шаги, запах купальни, смех и талия - всё это с поразительною ясностью предстало в его воображении и всё это уж не было так страшно и значительно, как раньше...

"Пустяки... Она не отдернула руку и смеялась, когда я держал ее за талию, - думал он, - значит, ей это нравилось. Если б ей это было противно, то она рассердилась бы..."

И теперь Володе стало досадно, что там, в беседке, у него было недостаточно смелости. Ему стало жаль, что он так глупо уезжает, и уж он был уверен, что если бы тот случай повторился, то он был бы смелее и проще смотрел бы на вещи.

А случаю повториться нетрудно. У Шумихиных после ужина долго гуляют. Если Володя пойдет гулять с Нютой по темному саду, то - вот и случай!

"Вернусь, - думал он, - а уеду завтра с утренним поездом... Скажу, что опоздал к поезду".

И он вернулся... M-me Шумихина, maman, Нюта и одна из племянниц сидели на террасе и играли в винт. Когда Володя солгал им, что опоздал к поезду, они обеспокоились, как бы он завтра не опоздал к экзамену, и посоветовали ему встать пораньше. Все время, пока они играли в карты, он сидел в стороне, жадно оглядывал Нюту и ждал... В его голове уж готов был план: он подойдет в потемках к Нюте, возьмет ее за руку, потом обнимет; говорить ничего не нужно, так как обоим всё будет понятно без разговоров.

Но после ужина дамы не пошли гулять в сад и продолжали играть в карты. Играли они до часа ночи и потом разошлись спать.

"Как это всё глупо!
– досадовал Володя, ложась в постель.

– Но ничего, погожу завтрашнего дня... Завтра опять в беседке. Ничего..."

Он не старался уснуть, а сидел в постели, обняв руками колена, и думал. Мысль об экзамене была ему противна. Он уж решил, что его исключат и что в этом исключении нет ничего ужасного. Напротив, всё очень хорошо, даже очень. Завтра он будет свободен, как птица, наденет партикулярное платье, будет курить явно, ездить сюда и ухаживать за Нютой, когда угодно; и уж он будет не гимназистом, а "молодым человеком". А остальное, что называется карьерой и будущим, так ясно: Володя поступит в вольноопределяющиеся, в телеграфисты, наконец, в аптеку, где дослужится до провизора... мало ли должностей? Прошел час-другой, а он всё сидел и думал...

В третьем часу, когда уж светало, дверь осторожно скрипнула и в комнату вошла maman.

– Ты не спишь?
– спросила она, зевая.
– Спи, спи, я на минутку... Я только капли возьму...

– Зачем вам?

– У бедной Лили опять спазмы. Спи, дитя мое, у тебя завтра экзамен...

Она достала из шкапчика флакон с чем-то, подошла к окну, прочла сигнатурку и вышла.

– Марья Леонтьевна, это не те капли!
– услышал через минуту Володя женский голос.
– Это ландыш, а Лили просит морфин. Ваш сын спит? Попросите его, чтобы он отыскал...

Это был голос Нюты. Володя похолодел. Он быстро надел брюки, накинул на плечи шинель и пошел к двери.

– Понимаете? Морфин!
– объясняла шёпотом Нюта.
– Там должно быть написано по-латыни. Разбудите Володю, он найдет...

Maman открыла дверь, и Володя увидел Нюту. Она была в той же самой блузе, в какой ходила купаться. Волосы ее были не причесаны, разбросаны по плечам, лицо заспанное, смуглое от сумерек...

– Вот Володя не спит...
– сказала она.
– Володя, поищите, голубчик, в шкапе морфин! Наказание с этой Лили... Вечно у нее что-нибудь.

Maman что-то пробормотала, зевнула и ушла.

– Ищите же, - сказала Нюта.
– Что стоите?

Володя пошел к шкапчику, присел на колени и стал перебирать флаконы и коробки с лекарствами. Руки у него дрожали, а в груди и в животе было такое ощущение, как будто по всем его внутренностям бегали холодные волны. От запаха эфира, карболовой кислоты и разных трав, за которые он без всякой надобности хватался дрожащими руками и которые рассыпались от этого, ему было душно и кружилась голова.

"Кажется, maman ушла, - думал он.
– Это хорошо... хорошо..."

– Скоро же?
– спросила протяжно Нюта.

– Сейчас... Вот это, кажется, морфин...
– сказал Володя, прочитав на одной из сигнатур слово "morph..." - Извольте!

Нюта стояла в дверях так, что одна нога ее была в коридоре, а другая в его комнате. Она поправляла свои волосы, которые трудно было поправить так они были густы и длинны!
– и рассеянно глядела на Володю. В просторной блузе, заспанная, с распущенными волосами, при том скудном свете, какой шел в комнату от белого, но еще не освещенного солнцем неба, она показалась Володе обаятельной, роскошной... Очарованный, дрожа всем телом и с наслаждением вспоминая о том, как он обнимал это чудное тело в беседке, он подал ей капли и сказал: