Волонтеры Челкеля
Шрифт:
– Добьемся мы освобожденья своею левою ногой, – кивнул капитан. – Бедный Евгений Потье! Писал песню для мирных анархистов, и надо же, к кому попала! Аккурат к духам-цхун…
– Во, понеслась! – скривился Степа. – Вы напрасно, гражданин Ингвар, этому несознательному сказки рассказываете. Теперь он всюду духов видеть будет, на свечки в церквях все деньги истратит. А еще образованный!
– И вы не верите в Его помощь? – художник с интересом поглядел на развоевавшегося красного командира. – И никогда не просили помочь?
«Еще чего?» – хотел горделиво заявить Степа – и осекся. Это было неправдой – он просил о помощи тогда, когда никто из миллионов людей не смог бы помочь – у могилы Ирмана, в падающем «Муромце» и
– Если и чего… – хмуро начал Косухин, замолк и, наконец, рубанул. – То от несознательности и темноты, чердынь-калуга! Ниче, скоро пролетариат пообразованней вашего будет…
– Не спорю, не спорю, – согласился Ингвар. – С победившим пролетариатом дискуссию лучше не вести. Однако же, господа, пора…
Уже уходя, Ростислав невольно оглянулся на неказистый домик. Казалось, жалеть не о чем – их плен в забытом Богом Морадабаде кончался, но что-то мешало уходить отсюда с легким сердцем. Эта лачуга стала первым безопасным пристанищем за многие месяцы, где не грозила смерть, где не надо ночью выставлять караулы и быть ежесекундно готовым вступить в бой. Кто знает, когда в следующий раз судьба подарит им такое?..
Степа не оглядывался – он спешил вперед, в загадочный Дели – цитадель британского колониализма и, одновременно, оплот героического индийского пролетариата. О покинутом скромном приюте красный командир не жалел – его жизнь только набирала обороты, впереди была далекая дорога, которую следовало пройти, чтобы вернуться в первую в мире страну победившей Революции и стать плечом к плечу с товарищами по Партии. Он спешил и не понимал, чего ждет контуженный беляк у входа в покосившуюся развалюху.
Ингвар стоял молча, никого не торопя. Его спокойные серые глаза, не отрываясь, смотрели на соотечественников, таких разных, и в то же время в чем-то очень сходных…
В конце концов Арцеулов, вняв ироничному покашливанию Степы, мысленно сказал: «Прощай» и, повернувшись, зашагал, не оглядываясь, по пустой в этот час улице. Его ждали нагаданное ему теплое зеленое море – и Россия.
Глава 12. Желтый плащ
…Зеленое море Ростислав увидел через два месяца, когда на индийскую землю пришла весна, показавшаяся явившимся с севера странникам настоящим летом. На редких деревьях шумных делийских улиц распускались невиданной красоты соцветия, воздух стал настолько теплым, что пришлось забыть не только о купленных в феврале плащах, но даже о пиджаках. Впереди было лето с его непременными многомесячными дождями, но ни Степе, ни Арцеулову увидеть его не довелось. Страна чудес – древняя и таинственная Индия, она же бесправная колония загнивающего британского империализма, навек осталась для них землей мягкого тепла и яркого весеннего солнца.
Эти месяцы они провели по-разному, хотя жили вместе – в небольшой квартирке, снятой по совету Ингвара в европейской части Дели. Сам художник пробыл в городе недолго, уехав на север, где готовилась его очередная экспедиция в Гималаи. Впрочем, он регулярно присылал телеграммы и пару раз наведывался в город, рассказывая о своих грандиозных планах по изучению неведомой для европейцев горной страны – а заодно о том, как продвигается дело двух русских, занесенных войной в самое сердце Британской Индии.
С последним дело продвигалось трудно. Их не отпускали – вежливо, чисто по-британски, с многочисленными отговорками и уверениями в наилучших чувствах. Пленников не допрашивали и не пускали по пятам слежку. Они лишь не должны были – под честное слово – покидать Дели, о чем сумел договориться с британцами Ингвар. Слово это соблюдалось строго. Не только Арцеуловым, который вообще серьезно относился к обещанию русского офицера и дворянина, но и Косухиным, помнившим великую большевистскую истину о том, что
мораль – категория классовая. Красный командир не желал подводить политически неразвитого, но такого симпатичного интеллигента, который, вдобавок, рисует не хуже, а в чем-то даже и лучше, чем художники из любимой Степиной фронтовой газеты «В ружье!».Картины Ингвара они посмотрели сразу же по приезду, навестив художника в его делийской мастерской. Арцеулов, помнивший работы Николая Константиновича еще по довоенным выставкам, был поражен – он не ожидал такого. На холстах громоздились огромные невиданной высоты горы, у заброшенных храмов расцветали странные раскидистые деревья, молчаливые мудрецы застыли в покое у кромки искрящихся на солнце вечных снегов. А главное – краски, цвета, которые невозможно представить тому, кто не бывал за неровной стеной самых высоких в мире гор.
…Гэсэр-хан оказался совсем не похожим на командира Джора, но Ростислава это нисколько не огорчило. Огромный всадник в остроконечной монгольской шапке натягивал тетиву на фоне кроваво-красного неба. Гэсэр – победитель зла и вечная надежда тех, кто нуждался в защите…
Степа осматривал картины с открытым ртом, даже не замечая этого, явно несолидного для представителя Сиббюро обстоятельства. Он то и дело сглатывал слюну, а когда довольный произведенным впечатлением художник поинтересовался его мнением, Косухин чуть было не выговорил то, что давно лезло на язык: «Ну, батя, даешь!», однако спохватился и, впервые назвав Николая Константиновича «товарищем», заявил, что данные картины имеют огромную художественную ценность для победившего пролетариата, а посему для них нужно создать «народный музей» – выражение, очень понравившееся самому Степе – а «товарищу Ингвару» присвоить, соответственно, звание «народного художника».
Ингвар посмеялся над подобным предложением, хотя и невесело. О музее думать не приходилось, картины шли на продажу. Когда они покидали мастерскую, художник неожиданно предложил Степе и Арцеулову любую работу на выбор, как подарок по случаю их странного знакомства. Арцеулов на мгновенье даже задохнулся от восторга, сразу же подумав о Гэсэр-хане. Но реальность тут же отрезвила. Он ехал туда, где музам надлежало молчать. Степа реагировал куда спокойнее, обстоятельно разъяснив «товарищу Инвару» что большевики выступают против частной собственности на произведения искусства. А потому он, Степан Косухин, не имеет права даже думать о владении картиной, место которой исключительно в «народном музее». При этом он взглянул на особо полюбившийся ему горный пейзаж и вздохнул.
Ингвар уехал, взяв с Косухина еще одно обещание – не заниматься политикой. Степа согласился, скрепя сердце. Впрочем, в первые дни они просто осматривали огромный город – скученные кварталы Шахджеханабада, многочисленные руины и не менее многочисленные храмы. Юркие мальчишки, поднаторевшие в искусстве гидов, провели их на вершину красного минарета Кутб-Минар, показали Жемчужную Мечеть императора Аурангзеба, поводили по закоулкам белокупольной Соборной мечети. Несколько раз Степа и Арцеулов прошлись по роскошно отстроенным кварталам нового Дели и даже пообедали, благо средства позволяли, в знаменитом ресторане «Могол».
Осмотр можно было продолжать еще долго, но Косухин взбунтовался, заявив, что уже сыт памятниками местного мракобесия и монументами колониальной экспансии. Ростиславу пришлось ходить по Дели в одиночестве, но вскоре интерес пропал и у него. Вокруг все было слишком чужим. Арцеулов впервые понял, что ностальгия – это действительно болезнь. Лекарств от этой беды не было. Русская колония в Дели, и без того немногочисленная, за годы войны разъехалась, и даже в здешних библиотеках нельзя было найти русскую книжку. Оставалось читать британские газеты, выискивая среди вороха пестрых новостей короткие сообщения о событиях на далекой Родине.