Волонтеры Челкеля

До Сайхена оставалось три дня пути, когда возчики отказались ехать. Случилось это утром, в небольшом селе, приютившемся как раз между верховьями Китоя и Оки. Арцеулов вскипел и схватился за револьвер, но Лебедев удержал его, попытавшись объясниться. Дело оказалось все в тех же волках, о которых путешественники уже успели наслышаться. Но на этот раз это были уже не слухи – за последнюю неделю в селе погибли двое, причем однажды волки налетели средь бела дня. Старший возчик заявил, что волки «не простые», и ехать дальше не просто опасно, а грех. Профессор Семирадский не утерпел и вступил с бородачом в научную дискуссию, после чего стало ясно, что волки эти – особые, «февральские». Профессор восхитился такой фольклорной глубиной, а Арцеулову почему-то вспомнились красноглазые серые твари, которые стерегли его, начиная с Нижнеудинска. Полковник, однако, прервал дискуссию, решив, что дальше они поедут сами, а лошадей оставят в селе Орлик, последнем перед Сайхеном. Профессор обрадовался, заявив, что соскучился по вожжам, но возчик-бородач хмуро помотал головой, посоветовав не искушать судьбу. Его племянник лишь испуганно моргал и воспринял разрешение вернуться в Иркутск с явным облегчением.

Ехать решили на одной тройке: тесновато, зато меньше хлопот. Ростислав обрадовался – впервые за время путешествия можно было пообщаться с кем-нибудь, кроме молчаливого полковника.

Действительно, разговор завязался сразу. Арцеулов поинтересовался у профессора, что это за «февральские волки». Тот переадресовал вопрос к Берг, присовокупив, что если и занимался фольклором, то исключительно австралийским. Ростислав вопросительно взглянул на девушку.

– Древнее предание, Ростислав Александрович, – ответила та. – Считалось, что в мире борются два начала, два властелина – Белобог и Чернобог…

– Озирис и Сет, Ариман и Ахура-Мазда, Саваоф и Люцифер, – хмыкнул Семирадский. – Эх, Наталья Федоровна, матушка! А еще физик!

– Физику это легче понять, Глеб Иннокентьевич, – улыбнулась Берг. – Особенно после открытия положительных и отрицательных частиц… Так вот, господа, Чернобог был богом смерти, и его время было, естественно, зимой. А самый холодный месяц – это февраль…

– Февраль в древности вообще не любили, – вступил в разговор Лебедев. – Римляне специально его сократили до 28 дней…

– А римляне, Николай Иванович, были еще суевернее нас с вами, – вставил профессор и подхлестнул лошадей.

– Февральские волки – это свита Чернобога, его гонцы из царства смерти, – продолжала Берг. – Они даже не волки…

– Оборотни, – внезапно для самого себя произнес Арцеулов.

– Вы еще скажите, сударыня, что волков этих пуля не берет, – вновь хмыкнул профессор. – И про осиновые колья…

– Между прочим, господа, осина в самом деле имеет интересные свойства, – внезапно заговорил Богораз, который, казалось, совсем не интересовался разговором. – Там есть очень любопытный фермент…

– Против упырей, – хохотнул Семирадский. – Ох, господа, господа!..

– Успокойтесь! – непонятно, в шутку или всерьез, проговорил Лебедев. – По крайней мере сегодня нам обеспечен спокойный ночлег.

– А что это за село? – поинтересовался Арцеулов.

– Это не село, просто дом на берегу реки, в нем жил какой-то раскольничий старец. Думаю, гонцы Чернобога нас не достанут.

– Там, кажется, стоит какой-то крест, – вспомнил Семирадский.

– Да. Это место так и называется – Семен-Крест.

– А почему – Семен? – удивилась Берг. – Так звали старца?

– Возможно, – согласился Лебедев. – Переночуем, оттуда – к Орлику, ну, а там до Сайхена совсем близко.

…К Семен-Кресту Косухин выбрался под вечер. Идти было нелегко – в голове шумело, к лицу приливала кровь, а по всему телу расползался озноб. Ночь у потухшего костра обошлась Степе недешево, но упускать белых гадов не хотелось – слишком многим уже пришлось заплатить. Косухин, отбросив ненужные сомнения, упрямо шел мимо мрачных кедров, то спускаясь в небольшие балки, то вновь карабкаясь по заснеженным склонам. Ноги не слушались, в висках скопилась тупая тягучая боль, но Степа все шел и шел, лишь время от времени поглядывая на проступившее сквозь тучи солнце, чтобы не сбиться с пути.

Под конец стало невмочь. Косухин решил было кинуть карабин – у него оставался верный наган – но тут же одернул себя: он один, беляков – минимум четверо. Подумав, выбросил вещевой мешок. Или он доберется до места и встретит беглецов, или к следующему утру ему уже ничего не будет нужно…

Семен-Крест открылся неожиданно – Степа взобрался на очередную горку, деревья расступились, и он увидел заснеженную долину, крутые холмы по сторонам, серебристую неровную ленту замерзшей Оки, а прямо внизу маленький черный квадратик – деревянный дом. Все-таки он дошел…

Спускаясь, Косухин пытался разглядеть, нет ли кого у дома, но все было спокойно. Даже снег в долине лежал нетронутый – после ночного снегопада здесь никто не проезжал. Дом тоже казался пустым. Снег во дворе, у крыльца и у входа в сарай был чист. Огромный черный крест стоял чуть в стороне – и около тоже не было следов. Оставалось решить, как удобнее подобраться к избе.

Вначале Степа думал схорониться в сторонке и подождать беглецов где-нибудь за деревом, но понял, что попросту замерзнет. Тогда, прикинув, что «гости» прибудут с востока, от верховьев Оки, он стал осторожно пробираться к дому с противоположной стороны, надеясь, что с дороги его следы не заметят. Добравшись до крыльца, Косухин сбросил лыжи и осторожно запрыгнул на него, минуя ступеньки. Дверь, как он и ожидал, была не заперта. Степа постоял на пороге, осторожно вслушиваясь в тишину пустого жилища, но ничего подозрительного не почуял. Можно было заходить.

Вначале Косухин кинулся к печке, но тут же обозвал себя дураком – дым из трубы заметят сразу. Он подышал в окоченевшие ладони, попрыгал, чтобы разошлась кровь в ногах, и решил, что пора. Зарядив карабин, Степа положил его на лавку, подтянув ее к самой двери, сунул за пояс наган и пристроился у небольшого окошка, выходившего аккурат в долину. И почти сразу же увидел маленькую темную точку. Еще не веря в удачу, Косухин всмотрелся: прямо по замерзшему руслу Оки мчалась тройка.

Когда лошади замедлили ход и принялись сворачивать, Степа схватил карабин и передернул затвор. Лошади остановились саженях в тридцати. Кажется, беляки были с опытом, и просто так соваться в Степину засаду не собирались. Но уже темнело, и Косухин надеялся, что следы на крыльце все-таки не заметят.

Из саней вышли четверо. Лиц было не разобрать, но гада Арцеулова Степа приметил сразу. Троих мужчин он не знал, а вот четвертую и узнавать было не нужно. Странная девушка из дома на Троицкой что-то говорила белому гаду, и Косухину тут же захотелось вышибить стекло и срезать беляка из «винтаря». Пятый – немолодой бородатый мужчина, похожий на попа, остался в санях, остальные же о чем-то беседовали, показывая руками то на дом, то на сарай.

Косухин замер, сообразив, что беляки могут как следует осмотреться, и тогда он наверняка пропал. Но враги ошиблись, так же как и сам Косухин двумя днями ранее. Очевидно, их сбил с толку нетронутый снег во дворе. Бородатый, перекинувшись словами с высоким, стоявшим рядом с Арцеуловым, повел лошадей к сараю, а остальные, не торопясь, направились к крыльцу. Степа закусил губу и стал считать секунды. Пять, шесть, семь… Четверо – девушка, Арцеулов, высокий и очкарик, которого Косухин тоже помнил по дому на Троицкой – подошли шагов на десять к дому и остановились. Высокий что-то сказал остальным и, повернувшись, пошел к сараю, куда бородатый уже заводил лошадей.

Степа несколько растерялся. Даже если он задержит этих троих у крыльца, остальные легко снимут его первой же пулей. Конечно, можно было пристрелить кого-нибудь, хотя бы высокого, но Косухин не знал, кто из них – Лебедев, которого требовалось всенепременно задержать. Степа негромко чертыхнулся. Трое – Арцеулов, девушка и худой парень в очках – уже подходили к крыльцу. И тут Косухин понял, что должен сделать. «Гад же я, чердынь-калуга!» – успел подумать красный командир, прежде чем распахнуть дверь и выскочить на крыльцо…