Волосы
Шрифт:
Фонари горели голубым и желтым. Все вокруг отбрасывало двуцветные тени; Егор огляделся, понемногу узнавая знакомую площадь. Когда-то они гуляли здесь с Олей… Кажется. Только тогда на углу рос большой
Егор сел на пустую скамейку. Отсюда, издалека, стриженый куст казался поролоновым.
Егор взялся за голову.
Прошедший год был весь тут. Он никуда не исчезал. И теперь уже никогда не исчезнет.
И все, что он говорил Оле… И все, чем он отвечал на ее слова и слезы…
И все его бывшие друзья…
И его родители, которым он уже месяца три не звонил…
И сам он, радостно поверивший в свою неслыханную удачу…
И лысый парикмахер с лицом мягким, как варежка.
И свеженькое, бодрое отражение Егора в большом парикмахерском зеркале.
Чем он смотрел весь этот год? Чем он думал? Чем он чувствовал – «стильно» стриженой башкой?!
…Прошло полтора часа, прежде чем на хорошо одетого бритого гражданина обратил внимание проходивший мимо милицейский патруль.
Шеф
поднял голову.Егор стоял в дверях, а секретарша тянула его за куртку, пытаясь вытащить обратно в приемную.
Шеф смерил Егора взглядом. Кивком разрешил секретарше удалиться.
– Дурачок, – сказал шеф, когда дверь закрылась. – Ты уволен.
– Нет, это я сам, – сказал Егор. – Я сам ушел. Я человек… А вот вы – пожалеете.
– Это ты пожалеешь, – сказал шеф. – Попомни мои слова.
…Мэлс Иванов закончил вычесывать гребешком синтетический веник с длинной ручкой, тот самый, которым двадцать минут назад был выметен пол на кухне. Теперь чужие волосы, все до единого, помещались в литровой банке с полустертой наклейкой «Огурцы консервированные».
Мэлс поставил банку на подоконник. Один его глаз смотрел на остриженные волосы, а другой – за окно, где у прямоугольной ямы метро вертелась воронкой раздраженная утренняя толпа.
Мэлс смотрел на людей – и улыбался странной, многообещающей, удовлетворенной улыбкой.
Конец