Волшебная флейта

– Как это?! – обалдело воскликнул я -, а как же Моцарт? Он, наверное, от этого уже в гробу перевернулся.

– Это уж, несомненно, – согласился Тамино. – Но что поделаешь, такое у нас время, сейчас все главные режиссёры имеют своё прочтение классиков, и само выражаются, как им хочется.

– Так, может быть, этот ваш Моностатос служит не мудрецу Зарастро, а злой феи Царицы ночи?

– Так оно и есть, – рассмеялись артисты.

А Папагено добавил:

– Я восхищаюсь вашей проницательностью.

Мне очень захотелось увидеть новую оперу в изложении Моностатуса.

Мы все были приятно поражены счастливой случайности, которая свела нас вместе, любителей оперы в этой приёмной африканского колдуна.

Выйдя из дома колдуна, мы направились в ближайшее кафе. Волею судьбы кафе называлось «У порога». Разместившись за столиком, мы попросили официанта принести нам горячего чая с лимоном и по пирожному «Эклер». Кроме нас в кафе находилась влюбленная парочка, тихо щебетавшая в углу, и, как выяснилось позже, у окна сидел человек, погружённый в свои мысли. Он-то и привлёк своим отрешённым видом внимание Папагено.

– Видите этого человека, – сказал он, обращаясь к нам, вероятно, забыв, что я был не в состоянии что-либо видеть, – вот он сидит на своём стуле, а душа его улетела далеко. Нам не известно, о чём он думает, и где сейчас находится. Сейчас он очень уязвим, как и все мы, интеллектуалы, уносящиеся своими мыслями неизвестно куда. Естественно, что мы не можем физически вместе со своей душой улететь в другие места. Наши тела всегда находятся в одних определённых местах. Я слышал много баек о перелётах людей на далёкие расстояния, но я ни в одну из них не верю. Путешествовать по миру может только астральный двойник человека, и когда он покидает тело, то в это тело может вселиться чуждая ему сущность.

– Последователи Сведенборга считают, – заметил Тамино, – что душа довольно часто покидает живое тело. Особенно это случается во время приступов страха, печали, отчаяния или необоримой страсти. Человек перестаёт быть самим собой. В него может вселиться насильник, злодей или трус, какая-нибудь «заячья душонка». Только человек с железной волей не допустит в свою душу вселения чуждой сущности. Более того, путем своей усовершенствованной воли он способен стимулировать движение природных сил живых существ до сверхъестественной степени, управлять и пользоваться духами стихий.

– Но он не может повелевать бессмертным духом кого бы то ни было, – возразил ему Папагено, – ибо такие духи являются отражением Божественной Сущности, над которой нет другой власти.

– В это я не очень верю, – молвил Тамино, – всё, связанное с человеческой психикой происходит от внушения или самовнушения. Так или иначе, главную роль в этом играет человеческое, а не божественное сознание.

– Вот в этом ты как раз ошибаешься, – воскликнул Папагено, – бессмертный дух человека способен открывать ему божественные истины. Здесь нужно различать провидение души и духа. Ясновидение, где проскакиваются проблески истины через завесу физической природы, в которое погружались древние пифии, вызвалось искусственным способом и было совсем не тем, чем является совершенное всезнающее духовное состояние астрального тела. Там острый ум просеивает как сквозь сито всю мишуру нашей чувствительной природы и видит только чистую разумную снизошедшую сверху истину. Такое состояние души древние индусы называли САМАДХИ, как высочайшее состояние духовности, доступное человеческому разуму, когда между личной сущностью и божественной субстанцией нет никаких посредников. Когда, по выражению Платона, душа поднимается над всем меньшим благом. Вот тогда перед нами открывается окно. И к нам поступает сверху нечто чистое и неизменное, простое и бесформенное, бесцветное и не имеющее никаких человеческих примесей, то, что можно сравнить с воздухом, так необходимым для нашего дыхания, но что не является воздухом, потому что оно светится и озаряет наш ум, наш Ноус, наполняя его истиной нашего Господа. И в этом окне порхают птички, этакие необычные мысли, которые мы должны вылавливать и выдавать за свои собственные. Ведь мысли, которые нам приходят в голову, они не наши, а выловленные нами из эфира. Мысли никогда не принадлежат никому, они просто, как маленькие птички, садятся на ветви нашего дерева, а потом улетают прочь.

– Ты рассуждаешь как птицелов, – рассмеялся Тамино, – ты говоришь о том состоянии, которое Плотин и Аполлоний называли «Единением с Божеством? Но такое соединение с Богом бывает не часто. Сам Плотин признался Порфирию, что за всю его шестидесятилетнюю жизнь ему удалось испытать это чувство только шесть раз. Но все эти измышления могут быть из области фантазии. Если у человека есть ум, то фантазии даются как бесплатное приложение к нему. Все эти боги, высшие символы и невысказанные истины – это плод человеческого разгорячённого ума.

– Я удивляюсь, – воскликнул Папагено, – как можно быть таким законченным материалистом до кончиков волос и не верить в прописные истины. По мнению Аммония Саккаса, как он называл самого себя, «обученного Богом», как раз проникновению на небо мешает тесная связь человека с обществом и окружающей средой, запечатлённая в его памяти. А Олимпиадор напрямую связывал невозможность предсказать будущее человеком с его фантазией. Как говорит Платон в «Федре», приписывая эти слова Олимпиадору, фантазия является препятствием нашим интеллектуальным концепциям: а поэтому, когда мы взволнованы вдохновляющим влиянием Божества, если фантазия вмешивается, энергия энтузиазма перестаёт действовать, ибо энтузиазм и экстаз противоположны друг другу. Если бы спросили, способна ли душа проявлять энергию без фантазии, мы ответим, что восприятие ею универсалий доказывает, что она способна. Она обладает восприятиями и поэтому независима от фантазии, в то же самое время, однако, фантазия сопутствует ей в её энергии, точно также как шторм преследует того, кто пустился в морское плавание. Это – слова Олимпиадора. Ведь мы, отбросив нашу фантазию, можем настраивать наш ум на разные частоты космического эфира и получать сообщения из глубин мироздания.

– Это всё предположения, – отмахнулся Тамино.

– Как?! – воскликнул, приходя в возбуждение, Папагено. – Ты отрицаешь общепризнанные факты исторических доказательств человеческих способностей постигать будущее? Ведь были же места на земле, где люди напрямую общались с Богом и получали от него лично истину – правдивые сообщение. Это происходило среди медных колонн Соломоного храма, и под звон колокольчиков и гранат Аарона, а также под гармоничный перезвон капитолийского Юпитера императора Августа. А откуда брали свои пророчества, руководимые иерофантами жрицы северной Германии, когда среди рёва бурных вод вглядываясь в водовороты быстрого течения реки? А древние пеласги, никогда не мывшие ноги, спавшие на земле и питавшиеся одними желудями? Как они могли предсказывать будущее, слушая шелест листвы додонских дубов? А Иосифу, сыну Якова, хватало одной лишь серебряной гадательной чаши с начищенным блестящим дном, чтобы впадать в транс и получать божественное откровение. Всё это и есть ловля тех небесных птичек, которые залетают в нашу голову. Неужели ты всё это считаешь глупым вымыслом безответственных историков?

– Ничего я не считаю, – сердито ответил ему Тамино, – только сейчас мы вышли с тобой от колдуна, и оба решили, что он наговорил нам всякой чепухи. Кстати, что он сказал тебе о твоём будущем?

Папагено оживился, рассмеявшись.

– Он мне сказал, что я, как оперный артист, переживу катастрофу, расстанусь с женой, стану нищим и улечу на розовом облачке в страну грёз. А что он нагадал тебе?

– Он предсказал гибель моей невесты Памины от рук мавра Моностатуса, моё ума лишение и заточение психушку, – ответил тот и тоже рассмеялся.

– Только нашему общему другу он сделал добрые предсказания, пообещав ему вернуть зрение, и увидеть небо и мир новыми глазами, – придя в благодушное состояние, заключил Папагено.

– Может быть, во время этого сообщения перед колдуном, и в самом деле, раскрылось небесное окно, и он узрел истину.

В это время у окна, там, где сидел задумчивый клиент, раздался грохот падающего стула, звон разбитого стекла, глухой удар и испуганный возглас официанта:

– Что он делает?

Я застыл на месте в немом ожидании. В кафе всё задвигалось, раздался истерический женский крик из угла, где сидела влюблённая пара, топот ног по дощатому полу.

– Что произошло? – наконец, потеряв терпение, с дрожью в голосе спросил я.

– А-а, – сказал стоящий рядом со мной Папагено, – тот задумчивый чудак выбросился из окна. Сейчас он лежит на улице в луже своей крови. Благо, что мы сидим на первом этаже, а то бы он непременно разбился насмерть о мостовую. С ним ничего серьёзного не случилось. Осколками стекла порезаны руки и ноги, а голова застряла в форточке. Он вывалился на улицу вместе с рамой. Форточка была открытой. Может быть, он вообразил себя птичкой и решил выпорхнуть из кафе. Я сразу же заметил, что человек явно не в себе. Тамино оказывает ему первую медицинскую помощь и пытается вытащить его голову из форточки.