Волшебная книга судьбы

Убегая позавчера от моста, я думала, что горе и угрызения совести будут копиться, пока не задушат меня, восстановив хоть какую-то логику. Но сегодня утром они, наоборот, с каждым часом как будто рассеивались. А между тем ничего не забылось и не притупилось. Алиса все так же была здесь. Она растворилась во мне, в каждом моем органе, в каждой клеточке, в голове, в сердце, в словах; она жила во мне. Просто чувства мои изменились. От нее и ее ухода во мне осталось лишь одно: эта необъяснимая дружба и какой-то покой. И, каким бы нелепым это ни показалось, я чувствовала себя сильнее.

На мгновение я встревожилась: неужели я ищу разумного объяснения ее смерти? Ищу смысл в том, что объективно было смесью трусости и эгоизма? Одной этой мысли хватило, чтобы омрачить нарождающееся ощущение блаженства. Я безмолвно взывала к Алисе, умоляла ее послать мне ответ, где бы она ни была. Я подняла голову к небу, всматриваясь в тени, легла в траву и поскребла ногтями землю, чтобы открыть ей путь. Пусть она проявится, пусть подаст мне знак, хоть один! Пусть выскажется!

Но Алиса оставила меня наедине с моими бреднями, и так было лучше.

Я сняла с футболки приставший к ней мусор – вчера я соорудила себе матрас из капустных листьев и морковной ботвы. Встряхнула волосами. Было немного неприятно не знать, как я выгляжу. Я никогда не отличалась кокетством, но всегда старалась быть хотя бы чистой. «Приличной», по крайней мере, в глазах дяди и тетки: некоторые замечания я не способна была вынести.

Так, после истории со вшами я решила носить короткую стрижку и подравнивала ее сама, вооружившись кухонными ножницами. Просто и эффективно.

– Как же красиво, – повторяла Алиса, проводя рукой по моему затылку. – А как свободно, наверно, себя чувствуешь с короткими волосами! Я бы тоже хотела постричься. Но моя мама категорически против.

– Она права.

– Права? Вправе решать за меня, что красиво, а что нет?

– Она хочет тебе лучшего.

– Лучшее враг хорошего. Мне так плохо, Мина.

Я не верила своим ушам. Ей так плохо! Плохо иметь волосы куклы, шелковистые, ухоженные, с одного взгляда говорившие, как обеспечена ее жизнь, сбалансировано питание, спокоен сон. Плохо иметь мать, оберегающую ее драгоценную красоту.

Это не могло не обернуться ссорой.

– Уши вянут тебя слушать, Алиса. Да, и, пожалуйста, не употребляй больше слов «свободно» и «красиво» в отношении меня.

– Согласна: при условии, что ты прекратишь думать, будто владеешь истиной в последней инстанции и, как ты думаешь, так и есть.

Вопрос объективности часто вставал между нами. Мы жили в диаметрально противоположных мирах, что давало пищу для жарких споров. Кто прав, кто не прав, что истинно, а что ложно? Стакан наполовину полон или наполовину пуст? Может ли кто-то решать за других, и если да, то по каким критериям избирается высший судия? Существует ли нагая истина, или же истин столько, сколько людей, – и, стало быть, истины нет? Как можно быть уверенным, что данное определение соответствует объективной реальности?

Алиса отстаивала свою точку зрения (в данном случае: нет ничего незыблемого, все определяется ситуацией, взглядом и позицией). С тем большим жаром, что речь шла о ее матери.

– Если бы ты знала, Мина… Всю жизнь она копирует какую-то расплывчатую модель, извлеченную из журналов, которые она читает, и разговоров, которые ведет. Все, что она делает, все, что говорит, все, что предпринимает, ее выбор, ее решения – все становится отражением этой модели. Почему? Она живет лишь через образ, который надеется создать. Она хочет, чтобы о ней думали: «Ах, какая женщина, прекрасная женщина, исключительная женщина, у нее великолепный дом, у нее великолепный брак, у нее великолепная дочь». Чтобы добиться этого результата, она трудится без устали. До изнеможения занимается ремонтом, подбирает гардероб, свой и мой, отслеживает последние тенденции во всех областях. И тут она сильна! Многие ей завидуют. Она всегда выбирает лучшую модель автомобиля, подходящий цвет, потрясающие планы на уик-энд, оригинальную и сногсшибательную благотворительность, хозяйка она незаурядная. О моем отце говорят: как же ему повезло жениться на этой женщине! Бриллиант! Но, в сущности, никто не знает, кто она на самом деле. Ни люди, ни отец, ни я, ни тем более она сама. Она идеальная женщина текущего момента. Непроницаемая глыба хороших манер и хороших идей, почерпнутых в хороших местах. И мало того, мы все в плену ее представлений. Она определяет путь – горе тому, кто с него свернет. Чему она меня научила, что показала? Мир иллюзий. Вся жизнь в притворстве. Этому ты завидуешь?

По-моему, Алиса была так несправедлива! Я не видела никаких иллюзий, только женщину, которая старалась изо всех сил, чтобы жизнь ее семьи походила на рай, тогда как моя мать оставила мне в наследство ад.

– Нет, Мина. Не ад. Твоя мать оставила тебе просто толику человечности. Как это ни больно.

Вот она, вечная проблема с богачами, буржуа, обеспеченными, баловнями. И всегда-то им надо объяснять, отчаявшимся, что им повезло, что они живут настоящей жизнью, истинными ценностями, что невинным воздастся и все такое.

– Вот в чем фокус, а, Алиса? На самом деле жертва – ты. Это ты пытаешься мне объяснить, я правильно поняла?

Она посмотрела на меня своим особенным взглядом, тем, что обезоружил бы и Чингисхана.

– Я ничего не объясняю… Она любила тебя, разве не так?

Стоило ей произнести эти три слова, «она любила тебя», как все вернулось ко мне ударом в живот, в солнечное сплетение, туда, где перехватывает дух и разбивает вдребезги, да, именно туда, где больно и в то же время до того, ну до того хорошо.

Всплыли нежные слова и ласки, запрятанные глубоко-глубоко в моей детской памяти, восторг прикосновений, поцелуи по-эскимосски и поцелуи бабочки. Всплыло воспоминание о недолгом счастье.

Алиса прижала меня к себе, она была теплая, мягкая.

– Вот это и есть главное. Эта вот любовь.

Я долго не могла сказать ни слова, чувствуя, как все вокруг и внутри меня плывет, как рушатся жалкие ориентиры, которые я себе создала. Я уже ни в чем не была уверена насчет моей матери – хотя в том, что касается матери Алисы, на сто процентов придерживалась своей прежней теории.

И вот сегодня, как результат странного уравнения, мы образовали новую и волнующую фигуру: две мертвые и две живые. Одна мать и одна дочь.

Но если Алиса была права, что станется с ее матерью? Если она была права, идеальная семья рухнула в тот миг, когда она бросилась под поезд. Если она была права, в глазах мира – ее мира, мира цензоров, инквизиторов, слухов – ее мать будет отныне антимоделью, той, что довела дочь до самоубийства, той, что ничего не заметила, той, что потерпела крах. От нее, надо думать, все отвернутся. Перечеркнут все восхитительное, что находили в ней. Как же она выживет, лишившись своего пресловутого притворства?

Я прошлась по саду, рассеянно наблюдая за полетом птиц, за ветром в ветвях, не в силах избавиться от этого неотвязного вопроса. И тогда я решила вернуться к дому Алисы. У меня не было плана, не было четкой идеи, просто непреодолимое желание приблизиться к ним.

Когда я подошла, из ворот выезжала серебристо-серая машина, за рулем сидела внушительная фигура. Я вдруг поняла, что до сих пор ни разу не подумала об отце. Поискала в себе какие-то чувства, хоть каплю сострадания, но ничего не почувствовала, как будто он вовсе не играл никакой роли в этой истории, как будто был просто элементом контекста, не имевшим никакого значения. Я лишь попыталась собрать воедино обрывки воспоминаний.