Волшебная палочка

– Дорогая, – мягко и певуче вступила мама. Она присела на корточки и взяла меня за плечи. – Учительница сказала, тебе надо связать судьбу с музыкой.

Я молчала.

– Мы сходим и узнаем, примут ли тебя: учебный год уже начался.

Я молчала.

– Возможно, придется пройти прослушивание. Преподаватели должны проверить, есть ли у тебя музыкальный слух. Понимаешь?

Я молчала.

– Хорошо, что понимаешь, – мама улыбнулась. – Ты согласна? – её глаза, освещённые мягким светом бра, блестели. – Вот и замечательно! – она притянула меня к себе, крепко обняла и с пылом поцеловала.

Я по-прежнему молчала и смотрела перед собой. Мамины слова доносились словно сквозь водяной барьер – приглушённо, отдалённо, неясно. В этот миг я чётко и внятно слышала только музыку, бегущую ко мне с кухни скачками, дующую в лицо, развевающую волосы, обнимающую и уносящую в прекрасные мелодичные дали. Я была поглощена узорным звучанием и воспринимала реальность отдельными невнятными фрагментами. Вот так, в полубессознательном состоянии решилась моя судьба.

На следующий день мы отправились в музыкальную школу. Папа надел строгий костюм, мама – элегантное платье. Я была вынуждена срастись с шерстяной красной клетчатой юбкой и белой блузкой. На этом настояла бабушка. На улице мы столкнулись с соседкой тётей Таней. Это была полная женщина с недовольным лицом и ворчливым нравом. Увидев нас, она нахмурила брови.

– В театр, что ли, собрались? – её обуревали сомнения. Это было заметно по игре мысли, отразившейся на лице. – Так рано. Время к обеду подходит. Театр-то к вечеру откроют.

– Добрый день, Татьяна Дмитриевна, – приветливо поздоровалась мама. – Мы не в театр, мы Нюту в музыкальную школу ведём.

– Ясно, ясно, – в такт слов кивнула она. – Ей только музыкальной школы не хватает, – добавила со знанием дела.

Тетя Таня упёрла руки в боки, свела плечи и приготовилась к нападению: она собиралась высказать моим непутёвым родителям всё, что накопилось у неё в душе.

– Некогда вдаваться в рассуждения, – грубо оборвал её папа и поспешил к автобусной остановке.

Не любил он тётю Таню, а также её неуместные советы и замечания. Попрощавшись, мама побежала следом: у отца была быстрая стремительная походка.

– Что замерла, как цапля у воды? – хмыкнула тётя Таня. – Беги, догоняй родителей. Или ты опять… – она с недоверием посмотрела на меня, закатила глаза и сделала волнообразные движения ладонью.

– Тётя Таня, я вчера вечером в подъезде Лерку с Пашкой видела, – выпалила я.

Лерка была её дочкой, а Пашка – местным хулиганом. На лице женщины отразилось беспокойство. Она свела брови и нервно потёрла затылок. Довольная выходкой, я помчалась вслед за родителями.

Одна остановка на автобусе, небольшая прогулка пешком – и вскоре мы остановились напротив двухэтажного здания, разделённого цветами пополам: сверху дом был красным, снизу – розовым. Непривычный контраст притягивал взор и удивлял. Особенно запомнились странные окна: одно круглое, другое в виде перевёрнутой юбки. Раньше я таких окон не видела, потому не могла оторвать от них изумлённого и заинтересованного взгляда. Внезапно из окна второго этажа зазвучала музыка. Оригинальность дома ушла на второй план. Я осознала, что стою перед домом Эвтерпы [7] . Я потянулась к зданию спонтанно, интуитивно, слепо и безотчётно, словно в его недрах притаился огромный магнит, который с неимоверной силой тянул в царство музыки и нот, звуков и гамм. Скорее туда, в гости к удивительным окнам, к деревянной двухстворчатой двери, к невысоким ступеням; быстрее в мир мелодий, темпов, ритмов, звуков, в бескрайний простор музыкальных композиций. Я не могла устоять на месте. Чтобы не потерять дочку в незнакомом здании, мама с силой придерживала меня за плечо.

7

Эвтерпа – муза лирической поэзии и музыки.

– Этот дом, – неожиданно заговорила она певучим голосом, – построен в необычном стиле. Об этом свидетельствуют асимметричность и изящные плавные линии.

Мама произнесла это с удовольствием, растягивая и смакуя слова. Она делилась с трудом добытыми сведениями, и ей казалось, что они придают её персоне важности, приобщают к культуре. Но папа архитектурой, впрочем, как и культурой, никогда не интересовался. Он слушал маму рассеянно и думал о чём-то своём, как ему казалось, более важном. Я же вообще не понимала, о чём она говорила.

– Нам стоит покончить с этим делом, – серьёзно сказал папа и, сделав несколько стремительных шагов, открыл дверь.

Тут я не выдержала, выкрутила руку и рванула вперёд. Немыслимо, невозможно, просто несправедливо, если кто-то из них первым войдёт под свод «дворца» музыки! Я забыла о культуре, об этике, о правилах поведения и ворвалась внутрь. Но как только я переступила порог и заслышала мелодию, стремительную, прыткую, быструю, весёлую и озорную, остолбенела и притихла. Моя прыть улетучилась. В одночасье меня не стало. Я превратилась в слух, в нечто подвластное чувствам, эмоциям, настроению, музыке… Тщетно папа тряс меня за плечо, а мама смотрела в глаза – я их не видела. Я беззвучно шевелила губами, пытаясь воспроизвести мелодию. Но вот звуки стихли, и родители облегчённо вздохнули – я пришла в себя.

– Дорогая, ты уверена, что нам стоит отдавать её в музыкальную школу? – обеспокоенно спросил отец. – Её сочтут чокнутой! – эмоционально, но тихо произнёс он. – Представь, что она здесь начнёт вытворять!

– Честно, дорогой, не знаю, – нотки тревоги угадывались в голосе всегда спокойной и рассудительной мамы. – Но, подумай сам, что нам остаётся? Все соседи судачат о её «странностях». Если Нюта начнёт здесь учиться, мы всегда сможем сказать, что это творческие искания, – она умело ввернула умное словечко, сделав торжественный жест рукой.

– Значит, решено, – папа отправился искать директора.

Мы с мамой остались ждать в вестибюле. Я с интересом рассматривала необычный и непривычный интерьер, мама теребила хвостики браслета и смотрела в ту сторону, где скрылся папа. Несколько минут спустя он показался в сопровождении невысокой полной женщины в сером брючном костюме. Короткая стрижка шла ей и делала её полное лицо уже и моложе. На левой щеке у неё сидела похожая на изюминку родинка. Она придавала владелице индивидуальность. Можно увидеть много разных лиц, но запоминаем мы те, что имеют некую особенность, характерность, оригинальность. Таковым было и её лицо – светлое, доброе, мягкое и приветливое, с весёлой родинкой-изюминкой.

Мама порывисто поднялась навстречу женщине, сжала на груди руки, сбивчиво рассказала о моих «странностях», попросила, чтобы меня «посмотрели», жаловалась, что не знает, что со мной делать. Женщина внимательно и спокойно выслушала сбивчивый рассказ и сказала:

– Не волнуйтесь, мы с удовольствием её «посмотрим».

Родители остались в вестибюле, а меня повели в небольшую комнату, где было холодно и сыро: в школе отопительный сезон, как и во всём городе, ещё не начался. Я осмотрелась: два шкафа, два пианино, стулья, доска, как в классе, – вот и вся обстановка. За инструментом сидели двое: девочка моего возраста и женщина с грустными глазами и добрым миловидным лицом, которое обнимали мягкие чёрные локоны. Девчонка хлюпала носом, сопела, хмурилась и упрямо, напористо, настойчиво долбила по клавишам. Женщина терпеливо кивала в такт музыке. Заслышав нас, обе обернулись. Моя спутница обратилась к коллеге:

– Софья Михайловна, проверьте, пожалуйста, музыкальные способности девочки, – она мягко опустила руки мне на плечи.

Миловидная женщина поманила меня к себе. Обладая бойким нравом, я смело подошла и посмотрела ей в глаза. Она ласково улыбнулась и попросила пропеть ноту, которую сыграет. Ерунда! Я повторила точь-в-точь.

– Неплохо! – похвалила она, потом развернула меня спиной к инструменту, нажала на клавишу и попросила отыскать её.

Шесть раз я коснулась холодных клавиш пальцем. Двумя первыми касаниями сузила поиск, потом, идя по ходу, остановилась на нужной ноте. Я шлёпнула по клавише несколько раз, чтобы убедиться самой и убедить окружающих. Этот трюк Софья Михайловна проделала со мной несколько раз, и каждый раз на поиски уходило меньше времени.