Волшебное седло

— Огонь!

А сам, припав к пулемёту, нажал гашетку. Над дубами пронеслась пронзительная переливчатая трель: тррр-кррр… тррр-кррр…

Дядя Ангеле, Федерико, Ламбе и другие партизаны тоже не дремали. Их гулкие винтовочные выстрелы и автоматные очереди вплетались в трескотню пулемёта.

Оставив на поле несколько убитых и раненых, немцы отошли назад. А Горян, словно обезумев, всё посылал им вслед очередь за очередью. Противно посвистывали пули, с веток деревьев слетали, медленно кружась, срезанные смертоносным огнём листья…

— Патроны кончаются! — закричал дядя Ангеле.

— Ах, чёрт! Трайче, беги за патронами! Быстро! — приказал Горян.

Трайче добрался до овражка и пополз к деревне, где были сложены ящики с боеприпасами. Там он схватил два ящика и ползком вернулся обратно. Один ящик он отдал дяде Ангеле, а второй решил дотащить до Горяна.

— Молодчина, Трайче! Настоящий герой! — похвалил его дядя Ангеле.

Не отвечая, Трайче поспешил к Горяну. Тот всё ещё не снимал руки с гашетки пулемёта. Трайче взглянул в сторону и тут же заметил, что к ним подбирается немец с гранатой в руке.

— Горян, справа немец! Граната!

Горян мгновенно повернул ствол пулемёта направо. Немец приподнялся, но было поздно. Не успев бросить гранату, он рухнул на землю и пронзительно выкрикнул:

— Ой, майн гот! [12]

Граната выскользнула из его руки и взорвалась рядом.

Немцы отошли ещё дальше. Бой на время вроде бы утих. Но партизанам надо было готовиться к отражению очередной атаки. Трайче посмотрел на Горяна и спросил:

— Нужны ещё боеприпасы?

12

Майн гот!(нем.) — Боже мой!

— Обязательно. Эти гады непременно припожалуют снова. Так что придётся тебе ещё немного потрудиться.

— Понятно, — односложно ответил Трайче и ползком вернулся к деревне.

Подхватив ещё два ящика, он потащил их к дубам. Снизу опять затрещали немецкие пулемёты. Трайче прижался к спасительной земле. Кругом свистели пули… Вдруг горсточка земли, будто брошенная чьей-то невидимой рукой, засыпала ему глаза. Трайче сразу же понял, что стреляют именно в него, и ещё плотнее прижался к земле. Ну просто врос в неё!

А тем временем Горян снова приник к пулемёту и бил теперь короткими, точными очередями. Ангеле, Федерико и другие партизаны тоже не отставали, стреляя из винтовок и автоматов.

Под прикрытием огня партизан Трайче живо дополз до Горяна, передал ему ящики с патронами и заметил, что нога у Горяна вся в крови. В ту же минуту кто-то громко охнул:

— Ах, чёрт побери!

Трайче оглянулся и увидел, что на земле, держась за грудь, лежит дядя Ламбе.

— Ну погодите, собаки! — разъярился Ангеле и метнул в немцев гранату.

Не успел отзвучать взрыв, как Горян скомандовал:

— Бросайте гранаты!

Оглушительный грохот потряс землю. И как бы в ответ, с другой стороны деревни тоже донеслись глухие разрывы. Один, второй, третий… десятый…

— А ну, ребята! В атаку! — вскочил Горян и бросился вперёд.

— Ура-а-а!.. — прокатилось под дубами.

Словно подхваченные вихрем, партизаны бросились вниз. Немцы, торопливо отстреливаясь, отошли и вскоре исчезли. Видимо не выдержав натиска партизан, они решили вернуться вниз, к шоссе.

Как раз в этот момент на левом фланге, где командовал батальоном Планинский, тоже грянуло могучее:

— Ура-а-а!.. Вперёд, товарищи!

Немцы и там дрогнули. Трескотня пулемётов, винтовочные выстрелы, разрывы гранат — весь этот беспорядочный гул катился теперь к шоссе, медленно затихая вдали… На какое-то время в лесу воцарилась насторожённая тишина.

Но немцы не успокоились: снова стали обстреливать из долины деревню. Первый зажигательный снаряд попал в сарай с соломой. Сначала повалил густой чёрный дым, потом над сараем заполыхало красновато-жёлтое пламя. Другой снаряд угодил прямо в соломенную крышу одного из домов. И этот дом охватило жадное пламя. Потом разорвался третий снаряд, четвёртый, пятый… Высокие, дрожащие огненные языки пламени взвивались над вымершей деревней, а кругом валил густой, чёрный дым… Мацково горело…

Наконец обстрел прекратился. На шоссе натужно загудели грузовики. Немцы, потерпев неудачу, поспешно садились в машины и удирали назад.

Солнце клонилось к западу…

Дым над Мацково медленно рассеивался. Кое-где ещё догорали сараи. Одиноко и угрюмо торчали каменные остовы сожжённых домов. Неподалёку от деревни тревожно и тоскливо мычали коровы, блеяли овцы, ржали лошади, укрытые хозяевами от немцев…

Когда стрельба утихла, Трайче бросился разыскивать своего Дорчо. Отыскав, он взял его под уздцы и побежал к лощине, где оставил утром мать.

Мать и в самом деле была там вместе с другими женщинами и детьми.

Увидев Трайче, она ничего не сказала, а крепко его обняла.

Ночь на заброшенной мельнице

Вдоль ручья, бегущего с Караормана к реке Сатеске, сохранилось несколько деревенских мельниц, старых и ветхих. Летом мельницы не работали, потому что ручей в это время пересыхал.

Когда деревня сгорела, Трайче и его мать решили направиться к этим заброшенным мельницам, чтобы скоротать там ночь. Не спать же под открытым небом!

Вдруг у пересохшего ручья к ним направился какой-то человек, сидевший на осле. За ним плелась женщина с ребёнком на руках. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Трайче узнал обоих. Это был их сосед Евто со снохой. Когда те оказались рядом, мать Трайче спросила:

— Это ты, Евто?

— Я, Танейца.

— И куда же вы держите путь?

— Да вот, понимаешь, решил съездить на мельницу. Надо же смолоть хлеб! — пошутил Евто.

— Где же твой хлеб?

— Если хочешь знать, то хлеб мой сожгли немцы, так сказать, пустили его на кофе, — со смешком пояснил Евто.

— Эх, сосед! Ты всё шутки шутишь, — упрекнула его мать.

— Что делать, Танейца, что делать! Не плакать же нам. Что случилось, то случилось. Главное, живы остались, а всё прочее утрясётся со временем. Вот мы со снохой хотим переночевать на какой-нибудь старой мельнице.

— Не знаешь, куда все подевались?

— Разбежались кто куда: одни в отарах, другие в заброшенных загонах, третьи на мельницах…

Вскоре они подошли к Веляновой мельнице. Дверь мельницы была заперта. Евто отодвинул запор, и они вошли внутрь. Посредине мельницы уныло стояли застывшие жернова, а прямо над ними виднелся пустой бункер для зерна. В углу был пристроен очаг, а возле него лежала большая охапка соломы. По деревянному желобку, чтобы он не рассохся, бежала едва приметная струйка воды.