Волшебство любви

— Ну что же. — Франческа огляделась и понизила голос до шепота.

Эдвард наклонился ближе, так что щеки их почти соприкоснулись и она почувствовала аромат его мыла. Уже одно то, что она была так близко от него, заставляло Франческу чувствовать себя безрассудной и порочной, и она хотела заставить его почувствовать себя таким же.

— Иногда меня посещают совершенно непотребные мыслив. Я ловлю себя на том, что придумываю новые названия для всеми признанных шедевров. Названия, которые вызвали бы возмущение у истинных ценителей искусства. Я уже не говорю о создателях этих шедевров.

— Новые названия? — повторил Эдвард.

— Да. — Франческа повернулась к прославленному холсту Тициана. — Я смотрю на эту картину, и мне приходит на ум название «Опасность купания на свежем воздухе». Диана превратила несчастного юношу, который на нее загляделся, в оленя, но ей, право, стоило бы построить купальню, если ей не нравится, чтобы за ней подглядывали. Вы не думаете, что богиня могла бы разориться хотя бы на ширму?

Ни один мускул не дрогнул на лице Эдварда. Он повернулся, чтобы вновь посмотреть на картину, затем обернулся к Франческе.

— Вы меня шокируете, — сказал он.

Она махнула рукой, скромно признавая свои заслуги.

— А разве вам ни разу не приходило это в голову?

— Нет, — медленно проговорил Эдвард. — Никогда не приходило, хотя и не знаю почему. Но теперь, вспоминая эту картину, я непременно буду думать только об этом.

Франческа состроила виноватую мину. — Простите, что испортила вам удовольствие от искусства.

— Напротив, благодаря вам удовольствие стало только больше. — Продолжая держать ее под руку, Эдвард привлек Франческу ближе к себе и продолжил путь. — А эту картину как бы вы назвали?

Франческа ненадолго задумалась.

— «Честное предупреждение».

Брови Эдварда поползли вверх.

— Леди очарована мужчиной в расцвете лет, — пояснила Франческа, — не догадываясь о том, что ему нужна женщина, которая бы заботилась о его детях и родителях — что изображены на заднем плане.

Эдвард склонил голову набок.

— Не думаю, что художник намеревался сказать нам именно это.

— Конечно, нет, — согласилась Франческа. — Но это, что я вижу, когда…

— Когда на вас нападает игривое настроение, — закончил за нее Эдвард. — И когда вам хочется поиздеваться над шедеврами мирового искусства.

— Не говорите чепухи, Эдвард, — сказала Франческа смеясь. — Никакое это не издевательство.

Он посмотрел на нее с любопытством и какой-то особой пристальностью. Уже через мгновение Франческа осознала, что сказала. Краска залила щеки. Она откашлялась.

— Простите меня. Я оговорилась совершенно случайно…

— Нет, — сказал он тихо, не сводя с нее глаз. — Прошу вас, не надо извиняться. Называйте меня по имени, Франческа.

Ее обдало жаром от этих слов. Реакция тела была мгновенной, инстинктивной, но, увы, не неожиданной для нее самой. Ее влекло к нему, влекло все сильнее с каждой их новой встречей, и она не могла не думать о том поцелуе, о том греховном, чудесном поцелуе. Порой все же Франческа находила в себе силы признать, что тем поцелуем она навлекла на себя беду, потому что теперь не просто вспоминала тот эпизод, она еще и думала о том, что могла бы соблазнить Эдварда. Или о том, что он мог бы ее соблазнить. Сейчас у нее не было времени для романа, и, уж конечно, она не могла завести роман с мужчиной его положения, который бы… который бы… О Боже, ей было бы куда легче удерживать в памяти аргументы против их связи, если бы он не смотрел на нее вот так. Она заставила себя улыбнуться, пытаясь скрыть то сильнейшее влечение, что горячило ее кровь.

— Как пожелаете, Эдвард.

Они продолжили путь. Франческа пыталась сосредоточить внимание на том, ради чего они сюда пришли, но ей уже стало ясно, что здесь им не удастся ничего узнать о Персевале Уоттсе. Собрание картин было великолепным, как бы она над ними ни подшучивала, но среди этих работ не было ни одной похожей на выполненные грубыми мазками мглистые пейзажи, которые она когда-то видела в художественной студии Персеваля. И все же уходить ей не хотелось. Эдварда, казалось, совсем не шокировали ее дерзкие предложения по поводу переименования картин. Напротив, он казался заинтригованным. Его рука не единожды ложилась на ее руку. Он провоцировал ее, и она осмелела. Она назвала один парадный портрет «Охочий до табаку», заметив, что этот парень с трубкой выглядит так, словно все на свете отдал бы за одну затяжку. Она объявила мужчину на одной из картин отъявленным негодяем, на что Эдвард заметил, что она опорочила Давида, избранного Богом царя. Они обменялись улыбками — виноватыми, но отнюдь не покаянными, и у Франчески захватило дух от ощущения, что она вытягивает Эдварда — за ушко, да на солнышко — из его мира, где властвует добродетель, в ее мир, где добродетель соседствует с пороком.

Ей было, за что его ухватить, — значит, и он не без греха. Отчего-то Франческу это совсем не отталкивало, а, наоборот, привлекало.

Они бродили по залам. В некоторых освещение было не слишком удачным, в других находилось так много картин, что их трудно было воспринять. Они разговаривали, и на этот раз беседа шла у них легко и гладко.

Франческа никогда не видела, чтобы Эдвард так много улыбался, и от этих улыбок у нее слегка кружилась голова, ее возражения Олконбери и Слоуну, все заверения в том, что ее с Эдвардом связывает лишь дело, поистрепались, как кружево. Она хотела видеть, как он улыбается, улыбается ей. Волнующая дрожь, которую она испытывала, когда он смеялся над чем-то ею сказанным, была так сладка, Франческа стремилась вновь и вновь испытать ее. И, что вернее всего, прямо под кожей, словно пульс, в ней билось желание увидеть Эдварда в агонии страсти.

Она уже почти забыла, зачем они здесь, когда Эдвард вдруг резко остановился. Ей ничего не оставалось, кроме как остановиться тоже, поскольку руки их были тесно переплетены, даже теснее, чем когда они вошли в эту галерею. Франческа подняла на него удивленный взгляд, и горло ее сдавил спазм. Эдвард с каменным лицом, не мигая, смотрел на женщину в противоположном конце зала. Франческа сразу поняла, что это за женщина.

Леди Луиза Холстон была красива. Светская хроника ничего не преувеличивала. Стройная и изящная, с волосами цвета сливочного масла, убранными в венец на макушке, с которого идеально правильными пружинками ниспадали завитки, Луиза Холстон была одета в сшитый по последней моде наряд, который идеально подходил ей по цвету и выгодно подчеркивал ее фигуру. Отсюда Франческа могла видеть только профиль этой девушки, но и он был близок к совершенству. Нос ее не был чересчур крупным, а подбородок чересчур острым. Она стояла, чуть склонив набок голову, любуясь висевшей перед ней картиной со столь же глубокомысленным видом, что и ее спутник, который, указывая на картину, что-то ей рассказывал.

— О Боже, это все портреты! — взволнованно проговорила Франческа, лихорадочно придумывая предлог, чтобы уйти отсюда поскорее. — Насколько я знаю, Персеваль не любитель писать портреты… — Она беспомощно замолчала, почувствовав, как напряглась рука Эдварда.

— Чепуха, — сказал он ровным холодным тоном, без да недавнего веселого легкомыслия. — Не стоит так торопиться. — Он повернулся и повел ее к портрету, на котором была изображена дама в зеленом.

Франческа послушно принялась изучать картину.

— Мило, — сказала она.

— Это все, что вы можете сказать?

Она скосила взгляд на его мрачный профиль и ответила:

— Да. У меня нет настроения ее высмеивать.

Эдвард никак не прокомментировал ее слова, он лишь повел ее дальше. Франческа невольно задалась вопросом о том, хочет ли он сделать встречу со своей бывшей невестой неизбежной. Он явно не делал ничего, чтобы избежать этой встречи. Тогда Франческе пришла в голову мысль взять инициативу на себя и изобразить внезапный приступ мигрени. Ему придется отвезти ее домой, если она упадет в обморок посреди зала.

Но было уже поздно что-либо предпринимать. Они свернули к двери, ведущей в соседний зал, и лицом к лицу столкнулись с леди Луизой и ее спутником. К этому времени многие в зале успели заметить происходящее. Франческа услышала приглушенный шепот со всех сторон и сделала глубокий вздох, не зная, чего ожидать.

Эдвард почувствовал, что ей не по себе, но, увы, он был бессилен что-либо изменить. Все, что было в его силах после того, как он заметил в противоположном конце зала Луизу, — это удержаться от слишком открытого проявления своих эмоций. Она была все так же красива, все так же являла собой образец совершенства и женственности. Внезапно он пожалел о том, что не добился встречи с ней после расторжения помолвки. Тогда эта встреча не застала бы его врасплох. Сейчас же он с такой готовностью позволил Франческе втянуть его в их увлекательную и несколько рискованную игру, что напрочь забыл о Персевале Уоттсе и о том, зачем они здесь. Чем дольше продолжалась эта игра, чем более непринужденным было их общение, тем радостнее становилось у него на душе. Он испытал нечто сродни восторгу, когда Франческа случайно назвала его по имени. Он уже решил, что поцелует ее сегодня вечером. И на этот раз он не сбежит. И что бы ни случилось после этого — чему быть, того не миновать.