Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Не успело полностью стемнеть, как мы снова двинулись в путь, жуя по дороге остатки завтрака. Я поднял несколько kete – корзин с инструментами и едой, – чтобы облегчить ношу тех, рядом с кем шел накануне ночью. Они кивнули в знак признательности, но за всю ночь со мной опять никто не заговорил, все были сосредоточены на ходьбе. К следующему рассвету мы оказались в скалистой бухточке, кишевшей paua [23] и kina [24] , и многие юноши принялись нырять за ними, снова и снова. Я помогал, перетаскивая улов вверх по берегу, туда, где другие отбивали мясо черных устриц, чтобы размягчить его перед готовкой, или осторожно разрезали морских ежей, чтобы использовать панцирь в качестве миски. С трепещущей, еще живой ежовой плотью обходились как с великим деликатесом. Первыми были накормлены старики и дети, но и на нас, остальных, хватило с избытком. Будучи непривычен к терпкому вкусу, я смог проглотить лишь малую толику. Однако пиршество заставило всех расслабиться, и бухточка казалась вполне безопасной, чтобы отдохнуть и поесть. Те, что постарше, принялись рассказывать сказки, начиная, по обыкновению, с whakapapa.

23

Новозеландский съедобный моллюск с перламутровой раковиной, часто используемой для изготовления украшений (например, в анимационном фильме «Моана» кулон Моаны сделан из такой ракушки).

24

Новозеландский морской еж.

Да, мой читатель, я вижу вопрос в твоих глазах. Что такое whakapapa? Это великолепная накидка, соединяющая каждого из сидящих вокруг костра друг с другом и с местами, откуда они родом. Это родство с горами, водами и землями. Для маори это то, кто он есть, с кем он связан, кто его предки. Но если whakapapa – это накидка, то почему, когда эти люди начали свои сказания, я почувствовал себя раздетым? Никто не мог отнять у меня мою whakapapa, даже если я не знал ее так хорошо, чтобы пересказывать наизусть. Она жила во мне, была частью меня, как и mana [25] моего отца. Но мои губы оставались сжаты, и, чем дальше в ночь уходили речитативы и сказания, тем больше меня одолевало желание провалиться сквозь землю. Это были чужие сказания о чужом родстве, не имевшие ко мне отношения. Тогда я впервые по-настоящему понял слово «сирота». Быть сиротой – означает носить простую накидку, все так же сотканную из множества нитей, но потерявшую внешний слой из кисточек и внутренний слой из тепла. Моя накидка утратила свои прекрасные отличительные черты. Только самые знающие смогли бы вчитаться в ее смысл, и то лишь тщательно осмотрев. Я же страшился любого осмотра и того, что он мог обнаружить.

25

Составное понятие, означающее честь, авторитет, уважение, власть, репутацию.

Но эти люди тоже ушли далеко от насиженных мест. Они истово декламировали свою whakapapa – родина была дальше, чем когда-либо, а впереди лишь новые горы и воды, и незримые опасности.

– Мы все дети maunga [26] , – сказал высокий, сильный на вид человек, который не мог быть старше меня больше, чем в два раза. – Но теперь мы покидаем своего предка. Мы покидаем свои могилы и свои дома. Мы поем tangi [27] по старой родине, но мы ищем будущего в новой, где заключим союзы, которые обеспечат нам безопасность, где сможем построить новые дома и начать хоронить усопших. Мы построим новые дома в долине Те Ава Кайранги [28] и в Те Вангануи-а-Тара [29] , и скоро заживем в достатке, торгуя с pakeha [30] , в чем нам поможет великая гавань Тары.

26

Гора.

27

Оплакивать, петь погребальную песнь.

28

Река в южной части Северного острова Новой Зеландии (др. название «река Хатт»).

29

Маорийское название Гавани Веллингтона, «великая гавань Тары». Большая естественная гавань на южной оконечности Северного острова Новой Зеландии, на западной стороне которой находится Веллингтон, столица страны. До 1984 официально называлась Порт-Николсон. Еще одно маорийское название Веллингтона, Понеке, считается транслитерацией этого названия, сокращенного до «Порт-Ник».

30

Белый человек, новозеландец европейского происхождения; слово не имеет отрицательной коннотации.

Говоривший признавал, что они были не первыми переселенцами, а одними из многих. Они пойдут туда, где уже начали осваиваться их соплеменники и дальние сородичи.

– Kia ka’a tatou. Kia maia. Будьте сильны духом и телом. Мы последние из многих, кому предстоит установить новые права в новом доме. Наши сородичи будут нас приветствовать. И если те, кто не в родстве с нами, потребуют от нас битвы, мы будем сражаться так, как не сражались никогда раньше. Мы сможем. Мы заставим тех, кто бросит нам вызов, отпрянуть в страхе, а тех, кто нас поприветствует, возрадоваться тому, что мы – их союзники.

Пока продолжалась эта речь, ко мне подошли другие дети из лагеря. Их больше не обременяла поклажа, и теперь они получили возможность выяснить, кем был затесавшийся среди них незнакомец. Должно быть, я выглядел именно так, как себя чувствовал – выставленным на всеобщее обозрение, беззащитным.

– No ‘ea koe? Откуда ты? – спросил самый высокий из них. Я пожал плечами, избегая смотреть ему прямо в глаза. Иногда именно во время отдыха начинаешь чувствовать все то, что отгонял прочь, чтобы выжить. Я устал, и ни притворства, ни бахвальства во мне не осталось.

– Маленький бездомный мальчик…

– No whenua…

– Ara, te tutua!

– He tutua koretake!

– Koretake, koretake, koretake [31] , – хором скандировала детвора. Никчемуха. Я с ними не спорил. Я платил свою цену.

* * *

Оно казалось невероятно далеким, это поселение в Те-Упоко-о-те-Ика, «Рыбьей голове» [32] , как мы ее называли, на самой южной оконечности Северного острова Новой Зеландии. Мне хотелось верить, что, когда мы дойдем до этого места, эти люди обретут новый дом, и я вместе с ними. Но, поскольку за свою короткую жизнь мне довелось так много скитаться в одиночестве, я знал и то, что в подобном путешествии будет непросто находить пристанища для отдыха. Везде уже жили другие люди, и они станут защищать свои земли. Вряд ли наше прибытие вызовет у них радость.

31

– Я ниоткуда.

– А, так ты низкородный!

– Низкородный никчемуха!

– Никчемуха, никчемуха, никчемуха.

32

Рыбья голова Мауи.

Все это обсуждалось довольно долго. А потом, когда настало время отдыхать, речи обратились в пение. Не могу описать то глубокое утешение, которое принесла мне тогда waiata [33] . Прошло долгое время с тех пор, как я слышал такие песни и видел вокруг себя лица, такие же, как мое собственное, принадлежавшие людям разных поколений.

Дети давно оставили меня в покое, поскольку я не реагировал на их дразнилки хоть сколько-нибудь воодушевляющим образом. Но я знал, что их родители и старейшины не смогут бесконечно игнорировать мое присутствие или, по крайней мере, не смогут создать видимость, что меня игнорируют, не спросив наконец, кто я такой. Время, когда мне следовало представиться подобающим образом, давно прошло. Могу списать такое странное положение вещей лишь на странные обстоятельства нашей встречи. Решив, что я достаточно безобиден, эти люди не имели ни сил, ни желания замечать мое существование бок о бок с ними. Но теперь, когда все немного отдохнули от многодневного пешего перехода, на меня обратили внимание.

33

Песня.

«E tama, no ‘ea koe?» [34] На этот раз в вопросе не было угрозы. Его задала женщина, сопровождавшая старика. Это она всю ночь пела с ним защитные заклинания. Старик был рядом, но не поднял глаз – однако он наверняка напряженно прислушивался. Женщина, которая помогла мне в первый день, хлопотала, устраивая детей, но не скрывала интереса к моему ответу.

– Это хороший вопрос, – произнес я на нашем языке, – потому что я уже давно потерял свой дом. Мы жили в той стороне, далеко от побережья. – Я указал направление. – Моего отца звали Те Ракаунуи, а мою мать убили, когда я был немногим старше вон того мальчика. – Я снова указал в нужную сторону. – Отец умер через несколько лет после этого. Прежде чем умереть, он отдал меня в Миссию. Если другим детям хотелось показать мне свое превосходство, они говорили, что напавшие на моего отца его съели. Не знаю, правда ли это, но однажды я сбежал.

34

Мальчик, чей ты?

Некоторое время все молчали. Похоже, я сказал слишком много. Затем старик с усилием поднялся и посмотрел мне в лицо.

– Твой отец был вождем, чьи подвиги известны во всех уголках острова. Он не был нашим другом. Не знаю, кто убил его, но это могли быть наши сородичи. То, что случилось с ним потом, вполне могло быть так, как тебе говорили твои друзья. – Старик провел руками по трости, и я на долгое мгновение сосредоточил взгляд на его пальцах с распухшими костяшками, скрюченных в когтистой хватке. – Теперь я вижу в твоих глазах гнев. Но мы позволили тебе пойти с нами, потому что теперь все изменилось – мы все идем по тропе, конец которой нам неведом. Попытайся ты пристать к нам в другом месте, наши воины могли бы оставить на дороге твой труп, и мы прошли бы мимо. Вместо этого мы делим с тобой нашу поклажу. Таков мир, в котором мы теперь живем, старые правила уходят, обычаи пришли в хаос. Долг выплачен. Твой отец умер, но ты живешь. Продолжай помогать нам, и мы позволим тебе жить с нами. Или уходи. Выбор за тобой.

Слова старика разозлили меня так, как уже долгое время ничто не злило. Вновь пережитое всякий раз опаляло меня изнутри, и со временем эти подпалины все больше смешивались и стирались, пока я уже не мог отделить одно ужасное событие от другого. Теперь же эта обугленная чернота засвербела у меня под кожей: несправедливость жизни, которая не оставила мне ни человека, ни места, за которых я мог бы держаться. Разве она хоть раз отнеслась ко мне по-доброму? Я взял палицу, которую прятал на себе, patu [35] воина, убитого в Холликросс, и поднял над головой, передавая ей дрожь запястья, вызванную чем-то, что мы называем wiriwiri [36] , позволив своему гневу на мгновение полыхнуть сквозь широко раскрытые глаза, и наконец опустил на землю.

35

Палица.

36

Дрожь.

– Я видел смерть чаще, чем мне бы хотелось. И больше не желаю ее видеть. Я взял это оружие с тела человека, который попросил еды и был убит за это. Я кладу его к вашим ногам. И свой гнев кладу вместе с ним.

Одна из женщин бросилась вперед и упала на палицу, обнимая ее и громко рыдая.

– Это Руа! Руа Канапу мертв! – Тут же началась великая tangi, великий плач, и меня охватило благоговение перед тем, что привело меня к этим людям.

– Не клади гнев на землю, мальчик, – ответил мне старик. – Он тебе еще пригодится.