Вопль археоптерикса
Шрифт:
Константин отчего-то завелся. Н-да, на Маугли, что ли, обиделся.
– Это ничего, – стал зачем-то оправдываться Галюченко. – К нам в село лектор приезжал, рассказывал про нации разные. По его выходит, китайцы змей вовсю едят и очень даже уважают это кушанье.
– Так ты же не китаец, я тебя вообще-то украинцем считал. Ну-ка сощурь глаза! – говорил Костя нехорошо, цеплялся, а Галюченко улыбался, но было видно, что он обижается.
– Эх, Костя, совсем забыл ты, где находишься, – Галюченко с досадой отвернулся от радиста, но пытался еще отшучиваться, принялся собирать ветки, снял гимнастерку, отбросил в сторону. И продолжил: – Видно, в школе ты, как Сашко мой, любил только пение
А радист вдруг выдал:
– С детства змей боюсь. А тут такая болванка на тебя сверху прет.
И рассмеялся.
Картина прояснилась, кажется. Ну, кто в детстве червяков не боялся, зубы сцепишь и не боишься, ясное дело. Галюченко с уважением сказал:
– Точно испеку. За вредность.
Я сидел, уставившись в планшет, в Костины каракули, Алешка забрался на Ланкастер. По крылу расхаживал, гремел. Слышно было, как он чертыхался. Крикнул оттуда, что у одного из Мерлинов крепежные винты срезало, а в первый заход мы не заметили.
– А это у тебя что за посадки капусты, Костя?
Я пытался разобраться с наброском, который Константин сделал, восседая, на дереве. Если этот крест означал Ланкастер, то, что означали точки, понатыканные по прямой от него? Овал в левом нижнем углу мог быть озером.
– Головы, – пожал плечами Костя, – вроде как у тех, кого в Плутонии называли диплодоками, – Костя посмотрел на Прошу, тот внимательно слушал, загнав очки на лоб, – головы маленькие, шеи тонкие, листья с верхушек щиплют, а лес там пониже, их хорошо видно.
Плутония, значит. Если речь пошла о головах над деревьями, то сомневаться уже не приходится, подумал я. Взглянул на Алешку, тот угрюмо сидел на краю крыла Ланкастера и слушал. Посмотрел на меня, выдохнул зло.
Проша принялся перерисовывать набросок в дневник.
– Эти не опасны, – улыбнулся он, – лишь бы их кто-нибудь не спугнул, и они не рванули сюда. Места живого не останется. По-хорошему, убираться надо, любой трицератопс или стегозавр, или эти трехэтажные коровы сомнут самолет, Миша.
Я, молча, кивнул. Сам знаю.
По наброскам радиста получалось, что на юго-востоке среди крон наблюдались скалы – они тянулись вихлястым пунктиром вдоль правого края листа, там же отмечены треугольниками вулканы, две штуки. А дальше лист был чист.
– Торчат один за другим, оба дымят, лава ползет из того, что справа, – сказал радист, когда я ткнул в треугольники и посмотрел на него.
– А пустое поле? Больше у тебя ничего не отмечено, почему половина листа чистая?
– Море. До самого горизонта море! – Климов взмахнул руками. – И здесь, и дальше вдоль пляжа, и там, за лесом.
– Море, говоришь. Так и запишем – до самого горизонта море, – сказал я.
Море, значит. И диплодоки, и Плутония. Вот так влипли, а могли закончить войну одним махом.
– Что не отменяет ремонт машины, – добавил я притихшему экипажу.
Подумал про себя, что если обратно из этого странного места выбраться не удастся, будем летать на Ланкастере на рыбалку, пока топливо не кончится, но вслух этого не сказал.
Я полез на Ланкастер к Алешке. Говорить не хотелось. Внизу разговор тоже вскоре стих. Только Галюченко, разводя костер, обращался между делом то к дохлому птеродактилю, то к голове питона, то к мелкой шустрой твари, подбегавшей на двух ногах к костру совсем близко. Ласково
обращался:– Ошпаришься, хлопец. Не маши крылышками, в суп угодишь.
Голове же он сообщил, что мы не вернулись домой вовремя, пропустили банный день, и ефрейтор, соответственно, остался без чистой рубашки.
Проша ходил по периметру поваленной просеки и что-то отмечал в своем блокноте. Константин проверял приборы, слышно было – вновь и вновь пытался запустить рацию, выцепить что-нибудь из эфира. Но вскоре бросил это дело и полез на помощь к нам. Потом забрался сюда и Прохор. Вдруг он подскочил и со словами «я же видел», бросился обратно на просеку. Подались за ним и мы, очень уж заволновался наш физик. Он добежал до большого завала и начал его разбрасывать. Тут и мы принялись растаскивать сучья. Не возились и двух минут, как среди подвядшей листвы обнаружилась сброшенная нами на Берлин бомба.
– Тэ-экс, а она-то как сюда попала? – протянул штурман.
– Наверное, бомбу створкой бомболюка заклинило, – сказал я, – а, когда трясло при посадке, вывалилась. Понятно теперь, почему Ланкастер перестал рулей слушаться – и аэродинамика нарушилась, и развесовка.
– И нас с собой поэтому утянула, – добавил Климов.
Слышал ли Проша наши разглагольствования? Надо было видеть его физиономию в этот момент, ну как можно выражать сразу и разочарование, и радость? Получалось, бомба не сброшена, задание не выполнено, по факту вместо Гитлера вывалились в другое время мы, но оборудование-то с нами. Все это смешалось на его лице, он то хмурился, то улыбался. Сунул голову в отверстие, оставшееся от сорванной панели, потом выбрался и запустил туда руку. Пробормотал:
– Дверцы до конца не раскрылись, вот и зацепилась. Только как ее теперь к самолету тащить? Она здесь, а самолет там?
– Ничего, – пожалел его Галюченко. – Из бревнышек катки сделаем, вагами подтолкнем, доставим в целости и сохранности.
Но Проша немедленно побежал в Ланкастер и отыскал в нем кусок брезента. Стал закутывать свою машину от дождя. Брезент был маловат, закрепить его не удавалось. В конце концов, согласился с бортстрелком, говорившим, что железным крышкам дождь не страшен, укрывать нужно только там, где щели и разные дырки.
Так до вечера мы и осматривали то самолет, то вдруг нашедшуюся Прошину машину с перерывом на ужин из змеи. Пока совсем не стемнело.
Радости от неожиданной находки надолго не хватило, и к вечеру настроение упало окончательно. Что нам теперь от нее, от этой помятой машины времени? Приходилось признать, что мы в совершенно первобытной местности. Впридачу, живность здешняя к ночи активизировалась настолько, что хотелось стать подводной лодкой. Задраить люки и залечь на дно. Утром поднимаешься, а ты опять в землянке, на аэродроме нашей дальней бомбардировочной авиации. Темно, душно и за стенкой слышится, как на кухне котлами гремят… комэск вызывает… приказ… и ты в небе… замки в боевом… сброс… полетели бомбы на головы фрицам… ты нужен. Да… Но еду и воду мы уже нашли, не сдохли, и не собираемся, а что еще нужно, если ты оказался в таких местах, что дальность в километрах уже не имеет значения.
Глава 10. О птеродактилях и карандашах
В школе я зачитывался «Плутонией» Обручева, да кто ей не зачитывался? Книжка ходила из рук в руки, на ночь давали друг другу почитать. Мечтали попасть в такую страну, к мастодонтам с динозаврами. Ну вот, попали, и зачем нам теперь эти динозавры? Нет, на вкус-то они вполне съедобные. Не курятина, конечно, жестче и жилистее, но съедобные. Почему – Галюченко сразу объяснил, недаром он из села, из Винницкой области, да и вся родня его там, в оккупации, то ли жива, то ли нет.