Вопреки всему

Минут через семь на позицию их роты, по-бабски растопырив колеса шасси и по-бабски же истерично воя, уже заходил первый «юнкерс». Через несколько мгновений он уже выпустил из своего брюха целую цепочку тяжелых карандашных огрызков, – снизу бомбы были похожи именно на карандашные огрызки…

Огрызки были опасны – запросто могли стереть, превратить высотку в низину, годную для озера, в котором укроется вся рота Бекетова. Блинов поспешно ткнулся головой вниз, притиснулся шапкой к щитку пулемета, словно бы хотел спрятаться под брезентом… Куликов привалился к пулемету рядом с ним. Летящие к земле огрызки завыли нервно.

Их вой был не такой ужасающий, как, допустим, у пустых бочек, которые немцы для устрашения также иногда сбрасывали со своих «юнкерсов». Взрываться бочки не могли, если, конечно, не были заряжены какой-нибудь взрывчаткой, снабженной ударным механизмом, но вот вой, издаваемый дырявой бочкой в полете, мог загнать в сумасшедший дом кого угодно, даже роту боевых танков. Куликов не выдержал и, вспомнив, что он не натянул на шапку каску, прикрыл голову рукой. Рука, конечно, не каска, не из металла сотворена, но все равно так надежнее.

Одна из бомб легла в землю совсем недалеко от пулеметного гнезда, взбила высокий рыхлый столб ледяного крошева, рваных корней, дерна, подцепила несколько небольших сосенок и загнала их под самые облака, но особого вреда не принесла, лишь встряхнула линию окопов, другая бомба вонзилась в землю и замерла, выставив напоказ темный погнутый стабилизатор.

Невольно подумалось, что неплохо было бы, если б все бомбы вели себя так, – спасибо неведомым друзьям, которые работают на заводах где-нибудь во Франции либо в Чехии…

После первого отбомбившегося «юнкерса» высотку накрыл своими стокилограммовками второй самолет, затем третий. Одна из бомб влетела в окоп, точнее, в бруствер окопа, разметала его по пространству… В железный вой, в скрежетанье металла врезался истошный крик:

– Санитары, сюда!

Его поддержал другой испуганный крик, также требующий санитаров.

«Все, началось, – невольно отметил Куликов, – сметут бомбами роту, кто тогда окажет фрицам сопротивление?»

Не смели, бойцы удержались, но рота Бекетова на четырех убитых и четырех раненых сделалась меньше. «Юнкерсы» ушли. Пахло резкой кислятиной, гарью, рвущей ноздри, дымом и, как часто бывает на войне, – кровью. Когда пуля обжигает солдата, обязательно пахнет горелым мясом, пахнет сильно и остро, запах этот крутой может вышибить из человека слезы, родить в глотке спазмы, прочно перекрывающие дыхание.

– Ну, как, цел? – спросил Куликов у напарника.

– Слава те, пронесло, – надсаженным голосом отозвался тот.

– Снимаем с пулемета накидку, – скомандовал первый номер. Быстро и ловко они сдернули с «максима» брезент, стряхнули с него землю, крошки льда, принесенную взрывами грязь, ветки, поставили пулемет в нишу, искривленную ударной волной. – Сейчас попрут… Увидишь, Коля, – попрут… Надавят так, что кишки из носа полезут.

– Верно, – хмыкнул Блинов глухо, – какой дурак захочет оставлять Смоленск? Они сейчас сделают все, чтобы отогнать нас обратно к Москве.

– Захотеть-то они захотят, только вот им! – Куликов выбросил перед собой внушительную фигу, испачканную грязью, картинно повертел ею из стороны в сторону. – Вот!

В этом Блинов поддерживал своего напарника. Выдернул из кармана телогрейки тряпку, протер казенную часть пулемета, похвалил, будто дело имел с домашней собакой:

– Хорошая машинка, хорошая, – и погладил ласково, как погладил бы дома, в своей деревне, любимого дворового пса.

Не знал еще Коля Блинов, не догадывался и не чувствовал, что через несколько дней крупный осколок танкового снаряда снесет ему ровно половину головы и запузырит вместе с каской так далеко в лес, что черепушку Колину даже не удастся найти.

Но пока он был жив, жи-ив, находился в настроении, в форме, нацелен был трепать фашистов до той славной минуты, пока те, топая копытами, как лошади, не понесутся на запад, к себе в фатерлянд, насвистывал в телогрейку, в теплый проем горла какой-то сельский мотивчик – наверное, из тех, под который на деревенской мотане вели хороводы и пели частушки. Хотя одно с другим совсем не было сопоставимо…

Земля в длинном ротном окопе начала мелко, очень противно подрагивать, из стенок, словно бы ожив внезапно, засочилась вода. Под ногами тоже появилась вода – весенний месяц март брал свое. Понятно было – шли танки, отстаивались они в недалеком лесочке, кучерявившемся слева, по которому пролегала проселочная дорога, там с лёту брали небольшую, промерзшую зимой до дна речку с игривым старинным названием, которое выскочило у Куликова из головы, не захотело задерживаться, – и оказывались на искромсанном, вывернутом, как драная шуба наизнанку, поле перед самой высоткой.

Блинов подтянул к «максиму» железную коробку с патронами, подрагивающими руками заправил ленту, Куликов проверил его работу… Несмотря на неприятно дрожавшие пальцы, Коля заправил ленту точно. Вот оно, мастерство, которое не пропьешь. А Коля Блинов был мастером, он, надо полагать, еще в сопливом детстве знал, что будет толковым вторым номером в пулеметном расчете.

Куликов не выдержал, растянул губы в улыбке, хлопнул напарника рукой по плечу.

– Эх, Коля, Коля… – негромко проговорил он.

– Чего?

– Хороший ты человек, вот чего.

– Ну, не всегда хороший. Иногда, конечно, когда сплю зубами к стенке, с палкой можно пройти мимо, а так… Не мне это определять, ВеПе, хороший я или не очень… Это ты должен определить, либо… – Блинов оглянулся, увидел ротного, который согнувшись шел по окопу к пулеметной ячейке. – Либо вон, товарищ старший лейтенант, он тоже может дать квалифицированное заключение. А я… – Блинов развел руки в стороны, – что я?

Он вздохнул, ткнулся в землю рядом с пулеметом и, пошарив в нише, вырытой специально на уровне сапог, вытащил из нее две противотанковые гранаты, положил на бруствер.

А земля, безжалостно перемалываемая танковыми гусеницами, стала трястись сильнее.

– Рота, приготовиться к атаке немцев! – услышали пулеметчики голос Бекетова у себя за спиной. Вот ротный командир добрался и до них, выполняя комиссарские обязанности, подбадривает народ, ищет теплые слова, чтобы ущипнуть людей за душу, поддержать их. – Ну, как вы тут, дорогие господа пулеметчики?

– У нас все тип-топ, товарищ старший лейтенант, – покладисто отозвался Блинов, Куликов промолчал – при начальстве, даже небольшом, надо стараться говорить как можно меньше, и он этого правила придерживался… Хотя не всегда и не везде это получалось.

– Тип-топ – это хорошо, – одобрил ответ второго номера ротный, глянул через щиток «максима» в пространство, поморщился при виде мертвых немцев с вытянутыми окаменевшими руками, будто они выполняли одну команду (наверное, так оно и было), и перед тем как двинуться дальше, проговорил недовольно: – А ведь завоняют скоро – тогда нас отсюда без всяких танков выкурят… Тьфу!

– Что ж, вполне возможно, и завоняют, тогда придется из штаба дивизии каких-нибудь химиков вызывать. Или похоронную команду.