Вопросы буквоедения

С лампочкой в руке и ужасом в обоих глазах его утром и нашли. Рассказать толком он ничего не смог, только нес какую-то чушь несусветную о светящемся серпе, которым… который… А может, это был и не серп, а молот. Или оба два вместе. Короче говоря, лет через пять-семь видели его, болезного, в каком-то глухом сибирском скиту сектантов-социалистов с человеческим лицом. Он им перед трапезами читал «Моральный кодекс строителя коммунизма». Чтобы не предавались греху чревоугодия.

Что же до библиотеки, то ее, по слухам, и сейчас ищут, но никак не найдут. А может, и нашли ее черные библиотекари, да продали какому-нибудь неизвестному миллиардеру, и он теперь за бокалом камю, или сартра, или вовсе за рулем своей

блондинк

и

– яхты лениво листает, к примеру, драгоценную рукопись «Утопленников» – продолжение «Утопии», романа, который Томас Мор написал, но не имел мужества сжечь.

Серебряный эполет с икринками минтая

Как известно, Петр Алексеевич, когда не строил корабли и не устраивал морских сражений, натурально места себе не находил. Только супруга его, Екатерина, могла успокоить царя в такие минуты. Плеснет ему на грудь соленой балтийской водой из специального серебряного кувшинчика – ему и полегчает. Как-то раз так плеснула она ему этим кувшинчиком аккурат… Ну да мы не об том.

Однажды наше морское всё задумал учредить морскую кавалерию. Да не простую, а настоящую – с морскими конями. Надобно сказать, что Петр хоть и император был, а в ботанике понимал. Знал еще из школьного курса, что морские коньки субтильны очень. Не токмо взрослого гусара или, там, улана не выдержат, но и ребенка с деревянной сабелькой и игрушечным мушкетиком не вынесут. Потому решено было скрестить морских коньков с сухопутными. Для этих целей велено было князю Меньшикову организовать доставку морских коньков обоего полу в подмосковное село Бронницы, в котором еще при Алексее Михайловиче была государева конюшня. Там-то и решили разводить боевых морских коней.

Поначалу, конечно, намучились. Что ни день, то дохли морские кобылки от брачных игр с обычными жеребцами. Выписали ученого голландского ветеринара, который посоветовал делать всё наоборот. То есть икру брать от обыкновенной земной кобылы, а молоки, стало быть, от морского жеребчика. Тут дело с мертвой точки и сдвинулось. Однако же потомство получалось не очень крупным, хоть и умело плавать рысью или даже галопом. Так что о морских гусарах или уланах, а тем более гренадерах, речи быть пока не могло.

Тем временем Петр Алексеевич приказал долго жить. Некстати обнаружились и большие растраты казенных средств в деле организации морской кавалерии, каковые были отнесены на счет Александра Данилыча. Ну а князь, конечно, ото всего отказался и с тем отказом и с семьей укатил в Березов.

При государынях наших дело выведения морских коней шло медленно, но верно. Лет через десять морские кони стали размером с кошку, еще через пятнадцать – с собаку, потом с барана, а ко времени восшествия на престол Павла Петровича уже были нормальных размеров, с могучими плавниками и крупной серебристой чешуей, которую не всякий сабельный удар мог разрубить. Такой конь способен был проплыть с седоком в полном вооружении до пяти морских миль. Это при волнении до трех баллов, а в штиль и все десять. Ел конь и рыбу, и овес, а при нужде и морскую траву.

Император Павел повелел сформировать первый гусарский морской полк. Отдельная рота полка патрулировала ров Михайловского замка. Офицерская форма морских гусар отличалась от сухопутной тем, что у обер-офицеров серебряный эполет был украшен икринками минтая, а у штаб-офицеров на золотой эполет нашивались красные икринки и вместо шпаги был трезубец с гравированной по эфесу надписью «Рыбу дождем не испугаешь».

Павел Петрович, однако, воспользоваться услугами морских гусар не успел. По дошедшим до нас архивным документам, во время переговоров в Тильзите Бонапарт закидывал удочки Александру насчет морской кавалерии, о которой доносил ему посол Коленкур. Супостат хотел использовать морских гусар для усиления континентальной блокады и даже для высадки десанта в Англию. Александр что-то такое обещал и велел военному министру, а тот в свою очередь – товарищу министра… Стали писать отношения, докладные записки, и писали бы их еще долго, кабы не началась война. Она была сухопутной, если не считать переправ через реки. Все секретные работы в Бронницах свернули, и конюхи вместе с морскими конями были эвакуированы в одну из южных губерний.

Французы, уже уходя из Москвы, проходили через Бронницы и даже искали морских коней, но ничего не нашли, кроме разломанных подводных стойл в Москве-реке, разгневались и предали город огню и мечу. Особенно пострадала улица Парижской Коммуны, которую не только спалили дотла, но и самые таблички с названием были подняты на пики уланами корпуса Мюрата.

Между тем наше командование имело намерение с помощью морских гусар помешать переправе Наполеона через Березину, а при случае и взять его в плен. С этой целью армии адмирала Чичагова было придано до батальона морской кавалерии. Увы, успех операции не сопутствовал. То ли несогласованность действий Чичагова и Витгенштейна, подошедшего к переправе слишком поздно, была тому причиной, то ли лед, покрывший Березину, то ли искусные маневры самого Бонапарта – теперь уж не установить.

Всё же, как стало известно из архивов морского министерства, эскадрон морских гусар нес караульную службу вокруг острова Эльба в то время, как там жил в заточении низвергнутый французский император. И еще один прелюбопытный документ историки-краеведы разыскали в самих Бронницах. В середине царствования Николая Павловича корнет Оболенский в нетрезвом виде катал по Москве-реке на тройке с поплавками двух нетрезвых девиц, дочерей купца второй гильдии Брагина. В результате этого катания одна из девиц Брагиных то ли утопла, то ли сделалась русалкой (в материалах следствия неразборчиво). Приблизительно к тому же времени, что и это злополучное катание, относится и строительство Благовещенского моста в Санкт-Петербурге: в узоре ограды моста чередуются морские кони и трезубцы. Наверное утверждать нельзя, но имеются косвенные свидетельства того, что кони и трезубцы были отлиты не просто так, а по высочайшему повелению в честь удачной операции морских гусар. Тайной операции.

На этом следы морских гусар теряются. Когда в Крымскую кампанию возникла в них самая крайняя нужда, то уж ни одного морского коня найти не смогли. Не сберегли. В двадцатом веке о коневодстве и вовсе думать забыли. Что об обычном, что о морском.

Кстати, от выведения морских коньков осталась Бронницам удивительная природная аномалия. Понятное дело, что выводить их надо в морской воде, а где ж ее взять – мимо Бронниц протекает только Москва-река, и протекает самым что ни на есть пресным образом. Вопрос еще при Петре решили просто – реку солили. Завозили соль возами и солили. И представьте себе – стали местные жители ловить в черте города морских рыб – хека и треску, и даже, я извиняюсь, бельдюгу. Особенно в советские времена это выручало. Даже и в столице хек тогда был свежемороженый, а в Бронницах – свежевыловленный.

Сейчас уж давно реку не солят. Ловят обычных пескарей да плотву. И тех, признаться, мало. А уж когда карась или окунь клюнет – так и вовсе праздник.

Бархатная портянка Пугачева

Мало кто знает, что еще при Петре Великом была послана из Петербурга в Петропавловск-Камчатский экспедиция, для того чтобы узнать, отчего там все время полночь, и, буде возможно, таковое положение вещей изменить. Командовал экспедицией мичман флота Титус ван Рейн, которому в помощь были приданы: один из лучших петербургских часовщиков немец Георг Тракль, хронометр, циркуль, перегонный куб, казачья полусотня под командой сотенного есаула Харитона Ржевальского и два чугунных фальконета. Три года добиралась экспедиция до места, а как добралась, то и обнаружила, что Петропавловска-Камчатского нет даже на карте, которую ван Рейну выдали в Адмиралтейств-коллегии. В Петербург с донесением о сем и с просьбой основать, для начала, хотя бы крепость были отправлены три казака. Еще через три года казаки добрались до Запорожской Сечи, а еще через пять лет до них добралось Адмиралтейство.

После того как Вторая Камчатская экспедиция основала Петропавловск-Камчатский и сообщила об этом в Петербург, из столицы снова была послана экспедиция, под командой артиллерийского поручика Николая Остен-Бакена [4] , которому в помощь были приданы: часовщик Генрих Бухмейстер, два хронометра, штангенциркуль, набор перегонных кубов, казачья сотня под командой полкового есаула Евстафия…

Последний раз экспедицию в Петропавловск-Камчатский снарядила служба точного времени Всесоюзного радио. Командовал экспедицией полковник… три пары водонепроницаемых секундомеров… три штангенциркуля… ящик коньяка… два набора перегонных кубов… три ондатровых шапки… три замшевых куртки… видеомагнитофон… три портсигара отечественных…

4

Николай Остен-Бакен командовал гвардейской имени Полтавской баталии мортирой 1-й Гренадерской артиллерийской бригады. Отличился в шведской кампании во время осады Гельсингфорса. По представлению командующего, графа Ласси, был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени с мечами и бантом. В подавлении пугачевского бунта принимал участие уже в звании подполковника артиллерии. В семье потомков Остен-Бакена хранилась бархатная портянка Пугачева, которую бунтовщик обронил, когда его везли в клетке к месту казни на Болотной площади. Ростислав Остен-Бакен, капитан лейб-гвардии, увез ее с собой в эмиграцию. Теперь она в собрании музея Гуггенхайма.

Из Нижнего Тагила

Ничего в палатах английских купцов в Москве не сохранилось от времен их постройки – только каменные тесаные блоки, из которых сложены подвалы и часть стен. Остальное реконструировано. «Все выглядит как новое, из чистки». В девяносто четвертом году приезжала Елизавета Вторая, расписалась в книге почетных посетителей и подарила музею макет той самой нимфозории, которую Левша подковал. Макет, кстати, выполнен в одну треть величины блохи. Сколько лет прошло с тех пор – мы уж и ружья кирпичом почти не чистим – а всё англичане успокоиться не могут. Задели мы их за железное. Конечно, подковывать блоху не стали – два раза одну шутку повторять никакого интереса нет, а только наши эксперты ее краем глаза посмотрели и видят – блоха-то насквозь больная. На главной сердечной шестеренке трех зубьев не хватает, а те, которые есть, – считай, наполовину стесаны. Ну и все ножные шарниры ржавчиной поедены. Уж какие там верояции – ей, бедной, надо на первую группу садиться, а лучше ложиться и лежать, не двигаясь. Она и лежала. Английский посол раз в год наведается чаю попить с директором музея, на блоху одним глазком глянет, убедится, что она, болезная, в своей коробочке на красном бархате не шевелится, улыбнется уксусно, по-английски, пожелает удачных покупок директору и в посольство укатит.