Вор и любовь

– Я буду гордиться встречей с ними, – мягко сказала Элоэ.

– Они устраивают сбор раз в году. По этому случаю мы специально становимся тем, чем мы были во время войны – просто товарищами; все из нас равны, всех нас объединяет одно общее дело. На стороне у нас нет ничего личностного, мы просто номера. Только Мэри Бланшард остается Мэри Бланшард. Для остальных мы Ун, Декс, Труз, Дикс… и так далее. В наших номерах много пробелов – это те, кто погиб в борьбе.

– Ты заставляешь меня стыдиться того, что я так мало сделала в своей жизни.

– Для меня ты сделала самую великую вещь, на которую кто-либо способен: ты любишь меня.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, а затем завел машину.

– Мы опоздаем, но я хотел объяснить некоторые вещи, чтобы у тебя не сложилось неправильного впечатления, когда мы туда прибудем.

– Где состоится встреча?

– Она состоится там, где мы первоначально встретились здесь. В подвале одного из домов на окраине города. По вполне понятным причинам никто не упоминает имени владельца дома, но он тоже один из нас.

Они выехали из соснового бора и, развернувшись в глубь материка, поехали вниз к Биаррицу, но другим путем.

Уже темнело, но Элоэ удалось разглядеть очертания огромного внушительного замка, построенного из серого камня, с остроконечными башенками по обеим сторонам здания.

Дикс оставил машину на подъездной аллее и затем, повернувшись к дому спиной, взял Элоэ за руку и повел ее через кусты, растущие с одной стороны дома. Как она успела заметить, в кустах находился вход в подвал, который был сделан в виде туннеля со ступеньками, уходившими, по всей видимости, прямо вниз, под землю. Двери люка были не заперты и укреплены деревянными подпорками.

– Во время войны люк никогда не был открытым, – пояснил Дикс. – Обычно мы стучались, и кто-нибудь изнутри открывал нам.

На ступеньках, ведущих в подвал, было темно, но, как только они спустились, тотчас появились фонари, свисавшие с потолка каменного коридора, упиравшегося в освещенную дверь, из-за которой доносились голоса и смех. Неожиданно Элоэ оробела, но Дикс, взяв ее под руку, повел вперед. И вдруг она оказалась в просторной, залитой светом пещере, из которой уходили сводчатые проходы, ведущие в подвалы.

Пещера была украшена разноцветными фонариками; кругом стояли уютные стулья и столики, за которыми сидели люди под лампами из полированной меди, напоминавшими фонари старинного корабля.

Как только появились Дикс и Элоэ, раздался шум.

– Дикс! Дикс! Добро пожаловать! Мы тебя ждали.

Вдруг к ним прихлынула толпа людей, вокруг зазвучало много голосов, и на минуту Элоэ показалось, что она попала в хаос. Она чувствовала, как кто-то тепло пожимает ей руку, в то время как Дикса хлопали по спине и все вновь и вновь поздравляли.

Затем наконец она получила возможность оглядеться вокруг и рассмотреть друзей Дикса. Это было очень странное собрание.

Здесь были и рыбаки в своих шерстяных свитерах с высоким воротом и в грубых полотняных брюках; здесь было и несколько аккуратных, маленьких, лысых мужчин с нафабренными усами, которые, очевидно, были владельцами магазинов, парикмахерами или аптекарями.

Здесь были женщины с накинутыми на плечи черными шалями, а также и такие, которые были одеты по последней моде и чьи сверкающие бриллиантовые ожерелья были явно настоящими.

В центре комнаты, как бы на троне, потому что это был стул с высокой спинкой, восседала женщина, по виду которой Элоэ сразу поняла, что она должна быть Мэри Бланшард. Она представляла собой то, что Элоэ и ожидала увидеть – очень полная, с огоньком в глазах, седая; а ее глубокий, грудной, теплый смех, казалось, заставлял всех тут же смеяться, чтобы составить ей компанию.

– Итак, вот и твоя невеста, мой маленький дорогой Дикс, – произнесла она на местном диалекте своим грудным голосом. – А она понимает, какого плохого мальчишку она берет себе в мужья?

– Я ее предупредил, – ответил Дикс с лукавым огоньком в глазах.

– Он плохой мальчик, но мы все любим его, – сказала Мэри Бланшард, повернувшись к Элоэ. – Я рада, что он женится. Возможно, тогда он остепенится и будет вести себя прилично.

– Смотри, не напугай ее, – сказал Дикс.

– Это ты должен бояться, – возразила Мэри Бланшард. – Жена заставит тебя вести себя прилично. Тебе не повредит, если ты бросишь свое шалопайство.

– Ты видишь, как она сурова со мной, – обратился Дикс к Элоэ. – Она всегда была такой со мной. Когда во время войны я приходил к ней, я никогда не знал, получу я поцелуй либо взбучку.

– Обычно ты заслуживал и того, и другого, – засмеялась Мэри Бланшард.

Кто-то сунул бокал с вином в руку Элоэ.

Всего присутствующих было около тридцати человек, но все они были настолько разными, что с трудом верилось, что когда-то они были очень тесно связаны одним общим делом.

Один мужчина, по мнению Элоэ, был, совершенно очевидно, аристократом и, возможно, владельцем подвала. Он был высокий, стройный, с заостренными чертами лица; его руки были самыми красивыми из тех, что Элоэ когда-либо приходилось видеть. Она не удивилась, когда чуть позже он сел за пианино и стал играть так хорошо, что у многих слушателей навернулись слезы на глаза.

Однако там были и другие музыканты. Один молодой человек с рыжей бородой так играл на барабане, что у всех, казалось, ноги просились в пляс.

Там был еще один человек, который играл на пианино и покорно выполнял заказы присутствующих на те песни, которые были популярны во время войны и явно вызывали особые воспоминания у тех, кто их заказывал.

– Он играл в баре, наиболее излюбленном немцами, – сказал Дикс Элоэ. – Они постоянно подвергали его проверкам и так и не догадались, что он понимает немецкий язык так же хорошо, как и французский.

– Это было также и моим достижением, – раздался рядом чей-то голос.