Вор (Журналист-2)
Шрифт:
— Как скажете, — качнул головой Андрей. — Может быть, я заеду за вами, и мы сходим в какое-нибудь кафе? Да, я совсем забыл сказать: у вас глаза в точности как у ренуаровской «Актрисы».
Лебедева засмеялась, тряхнула волосами, чуть вскидывая подбородок, и скользнула незаметно оценивающим взглядом по лицу и фигуре Обнорского.
Видимо, увиденное ее не расстроило, потому что она открыла сумочку и достала оттуда визитную карточку.
— Договорились, ждите меня завтра в восемь вечера у моего дома — я в центре живу, на Рылеева, дом три… На всякий случай возьмите мою визитку… Было приятно познакомиться… А сейчас извините, но мне действительно уже пора ехать…
— Конечно, конечно, — закивал Андрей. — До завтра… У меня, извините, визиток пока нет…
— Это не самое
У Серегина возникло весьма сложное впечатление от этого короткого разговора. С одной стороны, Ирина безусловно среагировала на пароль Барона, согласилась встретиться и поговорить, а с другой… С другой… Не очень-то походила она на безутешную вдову, только что похоронившую любимого мужа…
Может быть, не так уж она и любила Барона, как ему казалось? Кстати, ее ведь и на кладбище не было… Может быть, она специально не пошла на похороны, чтобы не светиться? Такое объяснение, конечно, принять можно, но все же… И что там кадровичка говорила насчет третьего развода? Не многовато ли для женщины, состоящей в неофициальном браке с вором в законе?
Хотя замужества ведь могли быть и фиктивными, для решения квартирных вопросов, например. И все-таки три брака — это много… А что еще говорила бальзаковская блондинка? Что к ней зачастили мужики из ментовки… Ну, это-то как раз не самое учитывая «профессию» мужа… И ведь она среагировала на пароль!…
Обнорский механически вертел в руках визитную карточку и так напряженно думал, что совсем не обратил внимания на остановившуюся чуть сзади него синюю «девятку», в которую быстро юркнул стриженый парень, не заходивший в Эрмитаж за журналистом. «Девятка» взревела мотором и рванула по набережной догонять такси, увозившее красивую женщину Ирочку Лебедеву…
А Серегин постоял еще немного, достал сигареты из кармана куртки, закурил и побрел неторопливо к своему вездеходу. Когда он свернул по Зимней канавке, от стенки у двери в эрмитажный театр отвалился бугай, с которым Обнорский столкнулся в коридоре отдела кадров. Парень проводил журналиста холодными, застывшими какими-то глазами, сплюнул на асфальт, достал из-за пазухи радиотелефон и набрал на трубке комбинацию цифр.
— Алле. Виктор Палыч, это Гусь… Короче, нашли эту бабу… Ага, точно… Этот с ней базарил… Да, ребята посмотрят… Ага, сейчас еду… Только, Виктор Палыч, мне потом позарез к Доктору подскочить надо, он че-то задурковал… Ага, еду…
Гусь сложил на трубке антенну, сунул аппарат в карман и не спеша направился к стоявшему прямо под знаком, запрещавшим парковку и остановку, темно-зеленому «BMW».
Обнорский еще не дошел до своего припаркованного у атлантов вездехода, а машина Гуся уже мчалась по набережной по направлению к Литейному мосту, обдавая брызгами из луж жавшихся к домам прохожих…
Всю первую половину следующего дня Андрей провел в библиотеке «Лениздата».
Его интересовали се публикации, связанные с картинами Рембрандта, выставленными в Эрмитаже. Серегин даже сам себе не мог объяснить, зачем делает эту работу, — просто нужно было как-то убить время до вечерней встречи с Лебедевой. Кроме того, он хотел хоть как-то освежить свои скудные знания о великом художнике. Ну и совсем чуть-чуть Обнорский надеялся на то, что ему попадется какая-нибудь любопытная информация, которая поможет хоть что-то понять в странных словах умиравшего вора о похищенном из Эрмитажа холсте…
Его терпение было вознаграждено по-царски — в старых подшивках Серегин вычитал удивительную если не сказать — невероятную, историю. Оказывается, одну из картин гения однажды облил кислотой какой-то маньяк, практически уничтоживший все написанное на холсте. Картина эта называлась «Эгина», а ее сюжет был посвящен одному из мифов о Зевсе. Миф гласил: однажды этот бог, если называть вещи своими именами, похитил и изнасиловал дочку какого-то царя. Эту дочку как раз и звали Эгиной, а картина изображала момент похищения… Андрей усмехнулся и подумал, что гражданин Зевс был, видимо, еще тем пряником — кого он только не похищал
и не трахал… И никто особо не роптал и не жаловался… Хотя куда на Зевса пожалуешься?Развеселившись от этих мыслей, Серегин продолжил листание подшивок и вскоре узнал, что реставрационные работы по картине завершились только в 1988 году, хотя акт вандализма произошел в 1985-м.
Неудивительно, что Андрей ничего не слышал об этой истории раньше — в 1985 году он был в Южном Йемене, куда все новости доходили с большим запозданием, к тому же «Эгину» облили кислотой в сентябре, как раз тогда, когда в Адене начали твориться такие веселые дела, что всем стало как-то не до Рембрандта и уж тем более не до изнасилованной Зевсом, а потом облитой кислотой советского маньяка дочки какого-то древнегреческого царя…
Обнорский прочитал несколько статей, воспевавших тяжелый труд реставраторов, и отметил, что больше всего хвалили молодого талантливого художника Олега Варфоломеева — «подвижника и энтузиаста»… Андрей постарался запомнить эту фамилию, сам толком пока еще не понимая для чего… Но ему казалось, что художник может в чем-то помочь — кто лучше реставратора разберется в тонкостях подделки той картины, которую он пытался вернуть людям? Надо найти его и обстоятельно поговорить с ним после встречи с Лебедевой.
К середине дня Андрей совершенно одурел от старых газет и желтоватые от времени страницы перелистывал уже чисто механически черными от типографской краски пальцами. К тому же до свидания с Ириной было еще одно дело, отменять которое не хотелось, — в пять часов неподалеку от касс мототрека его должен был ждать, как бы это поделикатнее выразиться, осведомитель или, если угодно, «источник информации». Звали этот источник Мишей, а трудился он официантом в гостинице «Пулковская».
Надо сказать, что большинство обывателей совершенно ошибочно полагают, что осведомителями (информаторами, стукачами, барабанами, агентами) люди становятся либо за деньги, либо будучи прижатыми к стенке каким-нибудь совершенно убойным компроматом. Между тем это абсолютно не так. Конечно, в оперативной работе практикуются самые разные методы, в том числе и материальное стимулирование, и запугивание, но любой человек, чья деятельность так или иначе связана с деликатной сферой приобретения и использования «источников информации», скажет, что осведомитель, работающий только за деньги или от страха, — это носитель повышенной опасности, причем не только для себя самого, но и для того человека, с кем сотрудничает. Дело в том, что агент, для которого главный стимул деньги, ненадежен, он может легко и просто стать двойником, а то и тройником, а потом от жадности он сгорит, и ладно бы сгорит сам, а то ведь еще и «куратора» засветит…
Человек, которого сломали, вынудили к сотрудничеству, он, как жертва насилия, подсознательно постоянно будет жаждать реванша и однажды может выстрелить «хозяину» в спину в прямом и переносном смысле… К тому же компра, на которой интересующий объект можно отловить, имеет тенденцию к устареванию, потере актуальности, да и другие нюансы есть: скажем, широко распространено мнение, что, мол стукачей вербуют, закрывая глаза на какие-то их уголовные преступления, но ведь в этом случае вербовщик сам может оказаться в уязвимом положении как укрыватель… А поэтому идеальный информатор тот, который работает в основном по «идейным» мотивам — они бывают самыми разными и иногда сводятся просто к природной склонности человека к доносительству. Встречаются также экземпляры, идущие на сотрудничество с кем бы то ни было от чувства одиночества, от желания осознать свою полезность, если хотите, причастность… Для такого «источника» тот кому он передает информацию, может стать самым близким человеком… Андрею в свое время подробно объясняли, что в идеальном варианте агент должен быть для «хозяина» даже больше чем другом, — агента надо беречь и физически, и психологически, и эмоционально, о нем надо заботиться как о родном человеке… Информатор должен быть больше чем другом, но при этом другом все-таки становиться не должен ни в коем случае, потому что все мы зависим от тех, кто нам по-настоящему дорог… Тот, кто нарушал это правило, часто платил потом за все по самой дорогой цене.