Воришка Мартин

Море перекосилось еще сильнее и исчезло. Отдельные части пропали незаметно, словно ушли в самих себя, пересохли, рассыпались, стерлись, как ошибка.

Щупальца абсолютной тьмы протянулись к скале, и она оказалась такой же ненастоящей, как нарисованная вода. Она распалась на части, на смятые клочки бумаги, окруженные тем, что было известно центру, как «ничто».

Клешни продолжали сжимать нечто твердое, квадратное, с рисунком, высеченным на поверхности. Черные линии устремились туда, прошли насквозь и соединились.

Клешни ухватили пустоту.

Не осталось ничего, кроме центра и клешней. Клешни были огромные, сильные, огненно-красные. Они соединились, вцепились друг в друга, обламывая зубцы. Словно дорожный знак, светящийся в ночи, они предупреждали, что дальше начинается абсолютное ничто.

Центр забыл обо всем, кроме клешней и нависшей угрозы. Его внимание сосредоточилось на сломанных зубцах и огненно-красном цвете. Молния подступила ближе. Несколько щупалец нацелились в центр, ожидая удобного момента, а остальные принялись за клешни, сплетаясь над ними, ощупывая и стирая — с состраданием, которому неведомы ни время, ни жалость.

14

Высокий прилив почти полностью скрывал мол, если так можно назвать длинную насыпь из булыжников. Дрифтер подошел к берегу и заглушил мотор, но западный ветер какое-то время подгонял судно вперед. С берега, на фоне полыхающего зимнего заката, суденышко казалось черной тенью, чьи краски поглотили низкие тучи, висевшие над самым горизонтом. Море отливало свинцом, а за дрифтером к ослепительному горизонту тянулся черно-розовый след.

Человек на берегу не тронулся с места. Сапоги его увязали в сухом песке. За спиной виднелся дом и низкие очертания острова.

На корме дрифтера звякнул телеграф, судно резко застопорило ход, выбросив из-под винтов светлые фонтаны воды. Кранец чиркнул по камню. На мол спрыгнули двое и огляделись в поисках отсутствующей швартовной тумбы. Из машинного отделения кто-то махнул рукой. Матросы подобрали канаты и закрутили вокруг камней.

На мол шагнул офицер, быстро прошел к берегу и спрыгнул на песок. Ветер трепал документы в его руке, бумаги шелестели, как пыльные листья в конце лета, но это были единственные листья на острове. Только песок, домик и скалы посреди бесконечного моря. Офицер, тяжело ступая, прошел по песку и остановился в двух шагах от встречавшего.

— Мистер Кэмпбелл?

— Так точно. Вы с Большой земли по поводу?..

— Совершенно верно.

Кэмпбелл приподнял матерчатую кепку и снова надел.

— Вы не слишком-то торопились.

Офицер серьезно взглянул на него.

— Кстати, я — Дэвидсон. Не слишком торопился? Между прочим, мистер Кэмпбелл, я занимаюсь этой работой семь дней в неделю.

Сапоги мистера Кэмпбелла шевельнулись. Он вгляделся в серое осунувшееся лицо. Изо рта гостя исходил сладковатый запах, а немигающие глаза блестели чуточку неестественно.

Кэмпбелл снял кепку и снова надел.

— Подумать только.

Губы Дэвидсона слегка искривились в невеселой ухмылке.

— Это, знаете ли, большая война.

Кэмпбелл мрачно кивнул.

— Простите мне мои слова. Вы собираете горький урожай. Не понимаю, как вы выдерживаете.

Улыбка исчезла.

— Ничего не поделаешь.

Слегка наклонив голову, Кэмпбелл снова вгляделся в лицо офицера.

— Да. Прошу прошения, сэр. Пойдемте, я покажу, где его нашли.

Он повернулся и пошел, увязая в песке. Остановился и показал на конец галечной косы.

— Вон там. Он так и висел на поясе. Вы сами увидите. Рядом болтались разбитый ящик из-под апельсинов и жестянка. Да еще водоросли — северо-западный ветер всегда их прибивает, а с ними еще что-нибудь.

Дэвидсон искоса взглянул на него.

— Я понимаю, для вас это важно, но мне нужен только личный жетон. Вы сняли его с тела?

— Нет-нет, я ничего на касался… насколько мог.

— Такой коричневый диск размером с пенс, скорее всего на шее.

— Нет, я ничего не трогал.

На лице Дэвидсона снова появилась ухмылка.

— Что ж, тогда можно надеяться.

Кэмпбелл нервно потер руки и откашлялся.

— Вы сегодня тело увезете?

Теперь уже Дэвидсон вгляделся в лицо собеседника.

— Кошмары?

Кэмпбелл отвернулся к горизонту.

— Жена… — пробормотал он.

Он покосился на широко распахнутые глаза, видевшие больше, чем в силах вынести человек. Смущенно опустив голову, неожиданно признался:

— Да.

Дэвидсон понимающе покивал.

На берегу возле дома стояли двое матросов с носилками наготове.

Кэмпбелл вздохнул.

— В пристройке за домом, сэр. Надеюсь, вас там ничто не оскорбит. Мы воспользовались парафином.

— Благодарю вас.

Дэвидсон тяжело двинулся по песку, за ним Кэмпбелл. Внезапно Дэвидсон остановился.

— Так…

Он сунул руку в нагрудный карман кителя и вытащил плоскую бутылку. С мрачной ухмылкой глянул на Кэмпбелла, отвернул крышку и приложился к горлышку. Матросы молча наблюдали.

— Ну что ж…

Достав из кармана брюк фонарик, он подошел к пристройке, нырнул в разбитую дверь и исчез.

Матросы стояли и ждали. Кэмпбелл разглядывал полуразрушенное строение, будто видел его впервые в жизни. Замшелые камни и лишайник на проваленной крыше казались частью совершенного языка, который человеку дано понимать лишь в исключительных обстоятельствах.

Изнутри не доносилось ни звука.

Разговоров не доносилось даже с дрифтера. Единственные звуки издавали волны, накатывавшие на узкую полоску пляжа.

Ш-ш… Ш-ш…

Солнце, опускавшееся в свою пурпурно-серую постель, превратилось в полукруг.

Вновь появился Дэвидсон. В его руке был небольшой коричневый кружок, висевший на шнурке. Другая рука тянулась к нагрудному карману. Он кивнул матросам.

— Давайте.

Кэмпбелл молча смотрел, как он разглядывает кружок и аккуратно записывает что-то в чистый бланк. Наконец Дэвидсон отложил кружок в сторону, присел и обтер руки сухим песком. Кэмпбелл беспомощно развел руками.

— Не понимаю, сэр. Я старше вас, но…