Воробей, том 1

Именно тогда, столичный купчина по фамилии Фейгин, на кредит в девятьсот тысяч рублей ассигнациями - частью от Милютинского ведомства, частью от Волжско-Камского банка, выстроил на Обводном канале наисовременнейшую паровую мельницу. Мощную, производительную и с продуманной системой пожарной безопасности. Что немедленно дало ему возможность заполучить в свои руки девятилетний контракт на снабжение ржаной мукой войска Петербургского военного округа. И быть бы Фейгину мультимиллионером, кабы главный, и при этом считающий себя единственным, «хлебный король» столицы, Степан Тарасович Овсянников, не оскорбился такой Фейгина нахальностью.

Воевать с Овсянниковым себе дороже. Это в торговой среде Петербурга знал распоследний грузчик в порту. У Овсянникова все схвачено. В Рождественской части, где он жил с многочисленным семейством и приказчиками, где размещались его амбары и грузовая пристань, он был, как там шептались: "и царь, и Бог, и воинский начальник". Местный пристав был у Овсянникова на жаловании, да и само здание Рождественской полицейской части было выстроено на деньги хлебного короля.

Фегина опутали долгами, работников перекупали или заставляли уходить угрозами. Мельница никак не могла выйти на расчетную производительность. Контракт оказывался под угрозой. В конце концов, Фейгин сдался, и передал подряд всесильному Овсянникову.

Однако, как я уже говорил, времена изменились. И о том, что хлебный король использует мельницу для махинаций с поставками, быстро стало известно. Качественное зерно уходило в обширные трюмы английских торговцев, а в войска поступала низкосортная мука, купленная за копейки. Милютин не мог оставить это без внимания, и даже высказался в том смысле, чтоб после завершения контракта с Овсянниковым, дел больше не иметь.

Вторую неприятную неожиданность для Степана Тарасовича принес Василий Александрович. Я, конечно, имею в виду московского негоцианта и промышленника Кокорина. Дело в том, что у Фейгина, как мы помним, кроме военного ведомства, был еще один крупный кредитор - ныне самый большой в России коммерческий банк - Волжско-Камский. А поручителем по займу выступал совладелец и член правления, знаменитый на всю страну, не уступающий Овсянникову ни в богатстве, ни во влиятельности - тот самый Василий Александрович. И согласно предъявленным документам выходило, что теперь у мельницы образовалось три хозяина - Фейгин, Кокорев и столичный хлебный король.

Степан Тарасович продолжал заправлять всеми делами на мукомольне, но прибылью приходилось уже делиться. Тем более что Василий Александрович выступил еще и гарантом для Милютинского ведомства.

К слову сказать, мельница на Обводном канале была нужна Кокореву, как собаке пятая нога. Заниматься около хлебными делами он продолжал только потому, что Овсянников пообещал выкупить у Фейгина его долю за семьсот тысяч рублей серебром, дабы тот мог, в конце концов, рассчитаться и с банком и с Кокоревым.

Дальше все пошло не так. Стараниями Овсянникова, аукцион по продаже доли Фейгина в последний момент был перенесен с двух часов пополудни на раннее утро. Василий Александрович любил поспать подолгу, а в Первопрестольной без его присутствия все равно ничего не решалось. Но это была другая столица, Северная, и когда он прибыл-таки в аукционную камеру, оказалось, что торги уже окончены. Овсянников выставил себе подставных конкурентов и выкупил спорную долю всего за сто восемь тысяч.

Когда же возмущенный таким проявлением к себе неуважения Кокорев обратился за разъяснениями, властелин Рождественской части предложил ему триста тысяч и ни копейкой больше.

Дело окончилось судом. И тут уже Кокорев показал свою мощь во всей красе. Итоги аукциона были отменены, а нарушителя обязали выплатить истцу недополученную прибыль. Овсянникову преподали урок, который, как показала история, не пошел впрок.

И вот тут нужно немного отвлечься от детективной истории, и взглянуть на то, как у нас в Отечестве обстояло дело с хлебной торговлей вообще, и на то, каким именно образом мы с Государем были намерены все изменить.

В царствование императора Николая Первого ни о каком захвате европейского рынка торговцы русским зерном не могли и мечтать. В пятидесятые годы, когда Овсянников заработал первый миллион, вся Россия вывозила не более тридцати пяти тысяч пудов пшеницы и чуть больше десяти тысяч пудов ржи. Двадцать лет спустя, большей частью благодаря принятой императором Александром политики открытости рынков с либеральными таможенными тарифами, ежегодно за рубеж вывозили уже более ста тысяч пудов только пшеницы. И почти семьдесят тысяч ржи. Причем экспорт не снижался даже в те годы, когда в большинстве коренных губерний России свирепствовал голод.

Замечу, что торговлю зерном с Китаем эта статистика не учитывала вовсе. Восточное направление все еще продолжало считаться третьестепенным, а объемы туда поставок - не заслуживающими внимания. Хотя я, по понятным причинам, так не считал. Но и шум поднимать не спешил. Во-первых, хлеб вывозился в Китай из Сибири, вовсе не ведающей о таком понятии, как голод. Во-вторых, привлечение излишнего внимания к русско-китайским торговым связям неминуемо повлекло бы за собой создание бесчисленных комиссий дабы "привести в соответствие и упорядочить". А, к сожалению, у нас, любое активное участие в чем-либо государства ни к чему хорошему привести не могло.

Выкупные платежи и подати крестьяне обязаны были платить осенью, сразу после сбора урожая. И только наличными деньгами. То есть, земледельцы были вынуждены продавать зерно, чтоб рассчитаться с государством в сезон, когда на их продукцию скупщики давали наименьшую цену. И чем меньше была цена, тем большую часть урожая они должны были продать. И тем меньше оставалось крестьянину на прокорм. Отсюда и голод, и обиды земледельцев на Власть.

И, главное, всех кроме крестьян такое положение устраивало. Особенно крупных хлебных спекулянтов. Потому как наше русское зерно, честно говоря, было не особенно высокого качества. Мелкое, с низкими показателями какой-то там клейковины, и зачастую - сильно засоренное, извините за тавтологию, семенами сорняков. Европейский потребитель и вовсе отказался бы от русских поставок, если бы американцы в состоянии были бы давать на свою высококачественную муку столь же низкую цену, как наши торгаши на русское зерно.

В общем, по моему глубокому убеждению, многострадальное мое Отечество вполне могло и вовсе обойтись без экспорта продуктов питания. Тем более что вырученная на голодных смертях податного сословия валюта тратилась там же за границей, и на всякую ерунду вроде казино в Монте-Карло или кутежи в Париже. То есть никакой пользы экономике России не приносили.

Сразу скажу - идей было много. От совершенно драконовских, до излишне либеральных. Спорили долго, и в итоге пришли к выводу, что одним законом, одним царским Манифестом, дело не решить. Проблема требовала комплексного подхода. И тогда я предложил создать так называемую - естественную монополию.

И исходил я вот из каких соображений: Я всерьез полагал, что ключевым вопросом в хлебной теме был экспорт зерна или муки. Внутренний рынок совершенно не устраивал крупных спекулянтов хотя бы уже в силу относительной слабости рубля, как валюты. Нет, наши золотые монеты с удовольствием принимали в европейских столицах. Но вывоз золота у нас был существенно ограничен. Суммы, превышающие десять тысяч золотом, пропускались таможнями только по документально оформленному разрешению министра финансов или лично Государя. А помещикам, привыкшим отдыхать в Баден-Бадене, требовалась конвертируемая валюта.

Конечно, можно было поступить в стиле Николая Первого. Просто объявить государственную монополию на экспорт продуктов питания. Только чего бы мы этим добились? Новый всплеск коррупции?! Дополнительные расходы на организацию нового министерства? И что происходило бы на рынках, пока мы были бы заняты преобразованиями? Где гарантия, что европейские потребители стали бы ждать, пока новая система у нас переболеет "детскими" болезнями и Империя сможет, наконец, гарантировать поставки по контрактам?