Ворон: Сердце Лазаря
Шрифт:
Джозеф Лета убирает салфетку, которой прикрыл микрофон для защиты от микробов и нанороботов. Он вешает трубку телефона-автомата, комкает бумагу и роняет на влажный асфальт парковки. Ветер подхватывает ее и уносит, не дав коснуться земли. Он наблюдает, как бумажка улетает прочь, в низкое беспокойное небо над крышами немногих машин, припаркованных у аптеки.
— Меня поразило, — повторяет он, размышляя, скоро ли молния ударит опять. — Меня поразило.
И это правда. Когда он был ребенком восьми лет и жил со своей семьей в Хуме. [24] Не стой под деревом во время грозы, не раз говаривал его дед. Но однажды была гроза, и он спрятался под старым дубом. Белый огонь сошел с небес, и расколол дерево надвое, и перетек
24
Город в штате Луизиана, население около 33 тысяч
Но молния оставила нечто внутри него, нечто маленькое и твердое внутри его головы, и он не мог вспомнить свое имя. Хотя другие вещи помнил. Новые вещи, которые узнал по желанию молнии. Но не свое имя. Оно стало частью платы. Еще он больше не мог носить часы, и стрелка компаса чудачила, когда он оказывался рядом. Он не стал рассказывать родителям, и заставил пообещать обнаружившего его человека не рассказывать, ведь все было в порядке, так зачем их беспокоить? Но они знали, что он изменился в тот день. Они смотрели на него иначе и разговаривали с ним иначе.
Старая черная женщина, Джулианна, которая продавала помидоры его матери, сказал, что с ним не все в порядке. Она сказала матери, что в нем поселилось что-то плохое, что знает человека с болот, который мог бы это исправить с помощью вуду. Это был последний раз, когда мать купила у нее большие красные помидоры или зеленые томаты для жарки. Но стала смотреть на него по-другому, как будто знала что все сказанное старухой правда.
Педик-коп придет, думает он. Не потому, что ему действительно есть дело до меня, а потому что боится: ведь я знаю и могу многое сделать с этим знанием. Все Они боятся меня по этой причине. Потому что я человек…
Красный фольксваген с брызгами проносится мимо автомата, заливая мутной водой ботинки Джареда Лета. Он смотрит вслед без всякого выражения, и вода добирается до его ног сквозь носки. Тогда он вытирает руки о плащ, и с решительностью и уверенностью в своем знании, в безопасности от распростертых над тонущим городом черных крыльев, переходит проспект Наполеона, направляясь к своей машине.
Лукреция сидит на диване в гостиной, листая один из старых комиксов Бенни, про Песочного человека. Она не в состоянии заняться чем-либо еще, и вот уже битый час сидит, притворяясь, что читает комиксы своего умершего брата. Но истории понять не может: что-то о Короле Грез и его чокнутой сестренке, которые ищут потерянного брата. И про ворона по имени Мэтью. Однако следовать за развитием сюжета от одного выпуска к другому трудно, голова слишком занята Джаредом, ожиданием. Сначала она включила радио, но никакой музыки не передавали, только говорили и говорили про бурю, и в конце концов она его выключила. Все, что нужно знать об урагане, она в состоянии почуять сквозь стены дома. Она ведь не может сбежать от него, присоединиться к уже начавшемуся исходу из Квартала. Так что лучше не знать последние факты и цифры, благодарю покорно, скорость ветра и куда он ударит, ожидаемый подъем воды. Вместо этого она ставит диск Black Tape for a Blue Girl, Остатки внутренней чистоты. Струнные и клавишные не приносят долгожданного спокойствия, но все-таки служат лучшим сопровождением для грозы, чем встревоженные радиоголоса. Музыка убаюкивает, и она думает, не попытаться ли уснуть. Вот уже двое суток прошли без еды, сна и мытья.
Но Джаред там, снаружи, так что спать нельзя. То и дело она останавливает себя, не позволяя отправиться духу на его поиски. Из носу до сих пор временами идет кровь и голова болит после того раза.
Сильный удар в дверь. Лукреция подскакивает, едва не вскрикнув. Скорее всего, полиция, думает она, Красный Крест, или что-то в этом духе. Кто-то пришел сказать, что следует уезжать, и она не уверена в способности убедить их, что ей нужно остаться. Что она должна ждать и помогать Джареду, невзирая на проклятый ураган.
Она кладет комикс на кофейный столик и поднимается с дивана, бездумно разглаживает черное платье. В дверь снова стучат,
нетерпеливо, и Лукреция кричит:— Минутку!
Над старинными томами я склонялся в полусне, грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался…
— Дорогая, пора тебе оставить в покое это древнее дерьмо, — бормочет она под нос, и идет открывать.
Фрэнк добирается до улицы Чупитулас не меньше получаса. Начался потоп, и появились зеленые как тоска грузовики Национальной гвардии, солдаты и блокпосты. Его пропускают благодаря значку полицейского, но ветер сотрясает машину как погремушку. Водить в бурю все равно что убегать в кошмарном сне от чего-то огромного и ужасного, готового вот-вот настигнуть, да еще ноги весят по тонне каждая. Только в этом сне есть упавшие деревья и оборванные провода, буксующие машины и аварии, которые приходится объезжать.
Так что вместо пятнадцати минут, которые дал Фрэнку Джозеф Лета, проходит полчаса. И по названному адресу — ничего, кроме заросшего сорняками пустыря с одной-единственной мелией. Фрэнк паркуется у обочины и сидит, уставившись на дерево. Проклинает шторм и свою гребаную невезучесть. Потом вспыхивает молния, и он видит что-то серебристое, прибитое к стволу дерева, яростно трепыхающееся на ветру.
Меня поразило…
Фрэнк вылезает из машины. Буря набрасывается на него, вцепляется в одежду и волосы невидимыми пальцами ветра, как будто не хочет дать разглядеть, что прибито к дереву. Но это всего лишь лопнувший шарик в форме сердца, еще различимо НАВСЕГДА, написанное большими красными буквами. К нему скобкой прикреплен бумажный пакет для сэндвичей.
Фрэнк отрывает пакет. Шарик тоже освобожден и немедленно проглочен пастью бури. Голодный ураган рвет пакет из руки, пока Фрэнк возвращается, успев промокнуть насквозь.
Внутри салона вой ветра кажется приглушенным. Точно намордник надели, думает Фрэнк, запирая дверцу.
В пакете сложенная страница из желтого блокнота. Фрэнк вытаскивает ее, разглаживает на автомобильном сиденье. Бумага промокла, но написано карандашом, так что не страшно. И это всего лишь другой адрес и час, где-то на Миллодон, по другую сторону парка Одюбон.
— Черт, — шипит он и бьет ладонью по потрескавшейся под солнцем приборной доске. На память приходит тот день много лет назад, когда Линда Гетти едва не истекла кровью, пока он орал в передатчик их патрульной машины: десять-тринадцать, десять-тринадцать! Он помнит, как никто не откликался, и все оттого, что Линда была лесбиянкой и никто не хотел, чтобы она оставалась в полиции. Что, если и звонок, и псих ненормальный в нужнике, все это — розыгрыш? Или хуже. Вдруг они знают?
Ветка отрывается от мелии и ударяется о лобовое стекло, оставив трещину сантиметров в десять длиной, а потом ветер снова ее уносит. Фрэнк поворачивает ключ зажигания, заводит машину и быстро отъезжает от пустыря, пока буря не обрушила на него все дерево целиком.
Фрэнк, да ты параноишь.
— Может быть, — говорит он и разворачивается на Чупитулас на запад, в направлении парка. — А может, и нет.
Его голос звучит храбро, уверенно, как у полицейских из телевизора его детства, но в желудке поднимается страх, и волосы на загривке дыбом. И тоненький, но резкий внутренний голос подсказывает: удирать, пока не поздно, блядь, ураган ведь идет, не шутка, никто не станет винить, если он пока отступится.
Если не хочешь, чтобы фотографии попали в прессу, сказал тот человек по телефону. Фрэнк не думает, что существуют какие-то снимки, но уверенности быть не может. Он знает: в конечном счете, выбора нет, предчувствия бесполезны. Он сделает, что велит Джозеф Лета, потому как у него есть секреты — способные искалечить жизнь, — и теперь их приставили к его горлу. Он щурится сквозь лобовое стекло, по которому мечутся беспомощные дворники, и следует за неверным светом фар.
— Пожалуйста… скажите, чего вы хотите, — шепчет Лукреция, ненавидя страх в своем голосе. Рука в латексной перчатке снова отвешивает ей оплеуху, так сильно, что рот наполняется кровью. Она не глотает, дает стечь по подбородку. Ее всегда тошнило от собственной крови.
— Я задаю вопросы тебе, — говорит человек. — Такое правило.
Человек с глазами цвета камня стоит на коленях, проверяя узлы нейлоновой веревки, которой он туго стянул ее запястья и лодыжки. Упирает пистолет прямо под ее ключицу.