Ворон

Очи у единорога были белыми, а большие, золотистые зрачки сияли спокойствием. Альфонсо почувствовал призыв: «Спокойно, спокойно. Достаточно гневится, теперь пришла пора помириться».

Альфонсо больше и не чувствовал ярости — он все понял, и теперь вот, сквозь побелевшие губы, выдавил:

— Что ж это на меня нашло такое?!.. Сэр Бэрион — я прошу прощения… — он ища поддержки, повернулся к Сэльве.

В это время, на поляну, из аллеи стали вбегать услышавшие крики придворные. С изумлением смотрели они, то на гневного, раскрасневшегося Бэриона, то на бледного, сидящего в траве Альфонсо, которого обнимала Сэльва.

Альфонсо, услышавши их шаги, резко обернулся и выкрикнул:

— Здесь произошло недоразумение, прошу оставить нас! Уйдите!

Может, кто и ушел бы — да, привлеченные этой тревожной ноткой сбегались все новые. Среди подошедших оказался и Тэур — главный судья королевства, своим обычным, торжественным голосом потребовал он объяснений.

Сэр Бэрион посмотрел на Альфонсо, на Сэльву, потом — на единорога — бардовой цвет гнева постепенно уходил с его лица, и вот он расхохотался — так громко и надменно смеется победитель:

— Этот юнец спутал меня с единорогом! Слышите — обращенные к единорогу ласки, он приревновал ко мне! Он оскорбил меня, потребовал поединка! Сначала я хотел принять его вызов, я был оскорблен, но теперь мне просто смешно. Я прощаю тебя, Альфонсо! Но впредь, до тех пор, пока не поумнеешь — не подходи ко мне…

С этими словами, гордо расправив плечи, с торжественным лицом Бэрион покинул поляну. Вот и придворные стали расходится, и Альфонсо понадеялся было, что их с Сэльвой оставят, и он сможет ей все объяснить. Однако, подошел судья Тэур сурово молвил:

— А ну-ка поднимайся, молодой Альфонсо, давно собирался с тобою поговорить.

Альфонсо пребывал в таком состоянии, что не мог ничего возразить; раскаяние, отвращение к себе — ведь это такой позор и для него, и для Сэльвы! Он не мог понять, в чем была причина его гнева — все казалось теперь настолько ничтожным, мелочным. Теперь он и слова, не смел вымолвить; взглянул на Сэльву — та ободряюще улыбнулась:

— Ничего, ничего. Я все понимаю. Глупо, конечно, вышло, но я не держу на тебя обиды — все это скоро забудется. Я пойду вместе с тобою.

По парковой аллее направились они туда, где гудела целая река ясных, радостных голосов. Со всех сторон — круженье платьев, ясных лиц — теперь Альфонсо казалось, что все дамские смешки обращены к нему; и все мужчины деловито и басисто, также обсуждают недавнее происшествие..

На самом деле — в обычно счастливый рокот этого дня вплелась тревожная нотка, но, конечно, не из-за истории Альфонсо (эта история уж и забывалась) — но из-за быстро разлетевшимся слухе о посланце Манвэ.

Альфонсо же никак не мог отделаться от мысли, что это его поступок все они обсуждают — от этого стала уж и злоба проступать: «Вот стервятники! Вот слетелись и клюют! Да хватит же рокотать…»

Альфонсо даже и представить не мог, что всем этим людям он может быть столь же безынтересен, как и они для него. Нет — ему казалось, что вся эта толпа должна обсуждать его, его и только Его…

— Адмирал Рэрос. — это Тэур подошел к отцу Альфонсо. — Надо поговорить относительно вашего сына.

Адмирал Рэрос был среднего для нуменорцев роста; очень широкий в плечах. Покрытое морщинами, мужественное лицо, украшали несколько шрамов, полученные в стычках с пиратами в южных морях. В темных, коротко остриженных волосах его виднелась проседь — глаза внимательные, сдержанные, и, видно было, что человек он волевой.

Одет адмирал Рэрос был в темно-голубой, бархатный кафтан, перестегнутый тонкими златистыми пряжкам. На поясе — клинок в увитых драгоценными камнями золотых ножнах — подарок Тар-Минастира за уничтожение водной столицы пиратских морей — грозного и жуткого Сэулака «Кровавого жира»… Каких-либо иных украшений он не носил.

Вчетвером отошли они в сторону, причем Сэльва держала Альфонсо за руку, Судья Тэур кратко поведал о случившимся и закончил такими словами:

— …Вот и продолжение нашего давнего разговора, доблестный адмирал.

— Да, да. — молвил адмирал Рэрос, внимательно разглядывая своего сына.

— Отец! — Альфонсо склонил голову. — Я поступил глупо, я поступил, как мальчишка. Я прошу у вас прощения.

Адмирал некоторое время, в раздумье помолчал, потом изрек:

— Альфонсо, выслушай меня внимательно, и прими сказанное в сердце… Мальчишка… Когда ты был мальчишкой, ты был очень резв — ни минуты без движенья не сидел — это и хорошо в мальчишечьем возрасте. А в юности всем нам дана страсть — знаешь, такой Праздник Всхода всей твоей души. Вот, как ты используешь эту страсть, так и сам сложишься. Некоторые из людей, которые живут в Среднеземье использовали эту ее во зло, или же попросту пропивали ее — я был так сказал — утекали в стакан. А тебе, Альфонсо, было предоставлено прекрасное воспитание. Но ни прочитанные книги, ни науки не искоренили твоей несдержанности — это не мальчишечье — это уже взрослое — чувства в тебе кипят. Я хорошо тебя знаю — ты, ведь, внутри похож на пламень…

Альфонсо слушал его и согласно кивал. Да — это было про него сказано. Вот он, сжав сильнее руку Сэльвы, воскликнул:

— Да, да — ты прав! Все горит — чувства вихрятся… Все горит все время!

Тэур разочаровано покачал головой; адмирал Рэрос продолжал сдержанным своим голосом:

— Вот ты и сам это признаешь, и беды не видишь. Тебе самому нравятся вихрящиеся в тебе чувства, а, ведь — это Зло. Или, по твоему, не было бы злом, если бы ты убил сэра Бэриона? Или, конечно, скорее он тебя… Ты только взглянул на единорога и тогда все понял; а до этого в тебе кипел гнев, и ты был уверен, что Бэрион достоин смерти, а твоя возлюбленная — презрения. Через минуты, ты каешься, а еще через минуту — опять поддавшись этим, вихрящимся чувствам — будешь готовь убить кого-нибудь… Вспомни о разуме.

При этих словах, Альфонсо стоял безмолвно, но вот, когда адмирал упомянул о разуме, глубоко, быстро вздохнул и молвил:

— Да — разум это хорошо, но чувства… Истинная сила — в чувствах! Да — я поступил плохо, я поддался плохому чувству, но отныне я буду гнать плохие чувства! Истинная и великая сила в чувствах хороших! Когда в человеке есть стремление к прекрасному, к любви — кто может быть сильнее этого человека?! Да — человек растет и с разумом, но грошь цена будет всем прочитанным им книгам, если он бесчувственный, холодный!..

Большие, темные очи Альфонсо теперь лучились могучим светом — казалось, что он один из древних эльфийских владык, а то и Валар. Переход был безмерен — из какой-то бездны ярости, когда он с перекошенным лицом выскочил на поляну и заорал на сэра Бэриона, и, вдруг — этот прекрасный, творческий лик — будто бы душа его за несколько минут взмыла из бездны адской, в высь небесную.

Адмирал Рэрос лучше знал своего сына, потому, таким же спокойным голосом продолжал:

— В тебе, сын мой, от рождения заключена великая сила; ведь, в каждого из нас Иллуватор вложил искорку того пламени, из которого и создал он Эа — мир сущий. Некоторые губят эту искорку, некоторые раздувают. А в тебе она разгорелась. Но нет в тебе сдержанности, пламя захлестывают самые разные чувства — то хорошие, то плохие…