Ворон

— Мне бы побыстрее на тот берег перебраться!..

Все-таки, жутко стало Хэму, когда вошел он в воду, когда сделал первые шаги. Дно у берега все было разворочено — в глубоких бороздах еще клубилась муть. Все вспоминалось чудище — и где то оно теперь? — ведь тот жуткий остров, который видел он посреди течения, пропал и мог быть, где угодно.

Жутко было потом почувствовать, что дно уже ушло из-под ног, броситься в эту воду. Каждую мгновенье представлялось, что вот сейчас все кругом забурлит, и… От одной мысли хотелось кричать, а он шептал про себя: «Это все твое воображение. Лучше уж вообще ни о чем не думать — просто плыть да плыть…»

Однако, когда он попытался ни о чем не думать — как раз и стали всплывать самые жуткие образы. Тогда он стал вспоминать, как в прежние дни гулял среди родных холмов, как в этой же воде, вместе с Фалко, купался — как нырял, и какая она была ясная, на многие метры наполненная солнечным светом.

Он позабыл наставлении Эллиора — сразу же стал грести из всех сил. И, когда эльф, без всякого труда нагнал его и схватил за ногу — едва сдержал вопль — ему то подумалось… Он обернулся и увидел, что на берегу стоят, машут на прощанье ветвями, несколько энтов. Тоска сжала сердце…

Поплыли дальше — теперь уже в полсилы. Первые полчаса плаванья: страх рвался в душу Хэма беспрерывно, — и как он только не завопил, когда какая-то рыбка ударилась ему о бок!

По истечении этого получаса, когда они проплыли одну треть — пришло время и отдохнуть. Их, как раз снесло к останкам моста, и за один из обгорелых столбов, они и уцепились. Этот обгорелый обрубок некогда живого целого, был еще жив. Он был теплый, по нему пробегала дрожь. И тогда на темно-зеленом лице хоббита появилась улыбка: он представил, что в следующим году, этот столб, переборов смерть, вырвет из своих глубин зеленые, живые ветви.

И вновь плыли… плыли… никогда прежде не доводилось Хэму плавать так долго, и теперь у него болели и руки, и ноги.

Они проплыли еще с полчаса, однако, достигли только половины течения, так как уставший Хэм плыл значительно медленнее. И вот, когда оба берега были одинаково удалены, эльф схватил хоббита за руку. Стоило только увидеть как напряжено его лицо, какая тревога в его очах — сразу становилась ясно: надо застыть, и, чтобы ни случилось: оставаться недвижимым.

Хэм ничего не мог поделать с нервной дрожью, которая тело его пробивала. Также — ничего не мог поделать и с часто-часто бьющимся сердцем. Он попытался задержать прерывистое, кажущееся ему оглушительным дыханье, однако, и тут ничего не вышло…

А Оно почувствовало, как плывут они. Оно еще и раньше пробило остатки моста, и вот теперь приближалось. Вот звуки от этой вожделенной добычи пропали — все-таки Оно продолжало прислушиваться. Оно жаждало этой добычи. Оно чувствовало там что-то особенно лакомое. Остановаясь на глубине, вслушивалось… вслушивалось… чувствовало, как разлагаются в ее теле, эти еще живые куски, чувствовала, как, благодаря им, разрастается плоть. И вот уловило (правда, едва слышно) — частые удары сердца — начало подниматься к поверхности…

А Хэм почувствовал, как ладонь эльфа, легла на его сердце. Ладонь оказалась неожиданно холодной. Ледяные язычки дотянулись до сердца, окутали его, и хоббит почувствовал, что его сердце больше не бьется…

Легким движеньем приподнялся он вверх, и вот увидел, что его тело, которое он совсем больше не чувствовал, осталось в нескольких метрах внизу; вот и Эллиор лежит недвижимый, медленно сносится течением, а из глубин всплывает темная масса…

Стоило только захотеть, и вот он поднялся еще на несколько десятков метров. Теперь видны стали и, окутанные дымом Холмищи, и Ясный бор, и остатки Роднива, и западный берег, где клубилась тьма, да переползала вражья сила. Он устремился на затемненный берег за Фалко. Хотя вражий лагерь был огромен — он не сомневался, что найдет своего друга. Так и получилось.

Фалко, лежал связанный, грязный, избитый на дне телеги, под темным навесом, и, когда Хэм подлетел к нему — был без сознания. Но вот он открыл глаза, попытался пошевелиться, прошептал неуверенно:

— Хэм — это ты?

— Да — это я! — попытался выкрикнуть Хэм, однако, не услышал собственного голоса.

Фалко еще пошевелился, пробормотал:

— Наверное у меня бред. Как здесь может оказаться Хэм…

И, вновь, Хэм попытался закричать:

— Ты знай: мы тебя не оставим! Скоро — скоро мы к тебе придем.

Фалко все оглядывался, бормотал:

— А чувствие то такое, будто Хэм рядом. Ах, да ладно — все это, конечно, от расстройства… Вот как мне теперь к малышам пробраться?

Тут Хэма как прожгло: «Назад, назад — скорее назад! Сейчас главное рядом с Эллиором быть!» — не успела там мысль еще пролететь, как он перенесся через несколько верст, прямо к своему телу.

Он и Эллиор, совершенно недвижимые, сносятся течением, проплывают метрах в трех от стены слизи — хоббит еще витал возле своего тела, не мог вернуться.

Так их отнесло на полверсты, а слизистый выступ остался на прежнем месте. Тут что-то кольнуло в грудь хоббиту, ему стало холодно, усталое тело отозвалось болью — он вернулся, и вновь сжали и напряжение, и страх…

До западного берега доплыли уже без всяких приключений; только вот, когда Хэм отполз на пару шагов от водной кромки, то повалился уж без всяких сил, без движения, без стона.

Эллиор достал и флягу с золотистым напитком и проговорил:

— Всю ночь на ногах провести, а теперь через Андуин переплыть… И он-то никакой не воитель… Да — крепкий народ эти хоббиты…

Он склонился над хоббитом, и намеривался потрясти его за плечо, перевернуть на спину, и, если понадобиться, так и бесчувственного напоить целительным напитком. Какого же было изумление эльфа, когда хоббит сам вскочил на ноги. Лицо его было усталым, заспанным; но глаза сияли — он воскликнул:

— Я кажется заснул… Да что же вы меня не разбудили?!.. Сколько же я проспал?!.. Ах, да быстрее, быстрее — побежали!..

— Вот уж воистину народец богатырей! — произнес Эллиор. — Да ты только что на этот берег выбрался. Да и минуты ты не лежал.

— А, ну вот и хорошо! Ну — а теперь бежим!

— Бежать мы не будем — это во-первых. — негромко изрек Эллиор. — Войско большое, какие-то твари могли и по кустам расползтись… Во-вторых: конечно хорошо, что в этом панцире наши тела не оставляют никакого запаха, однако — должно знать, что если до заката он останется на нас, то так до конца жизни, нашей новой кожей и останется. Мало ли что приключится — лучше избавиться от этого сейчас. Ну и в третьих: неплохо бы и в одежду облачиться.

От темно-зеленого покрова оказалось гораздо легче избавиться, чем предположил Хэм. Надо было только поддеть, ну а потом уж эта затвердевшая оболочка начинала отваливаться сама, причем — довольно большими пластами.