Вороны вещают о смерти

– Это случайность. Я сделала подклад под входом в кузницу, чтобы выкованные там обереги не имели силы. Не думала я, что Бушуй пускает туда детей и женщин. Но потом заболел ребёнок, а ты взяла и перекинула порчу на сестру.

– Я…

– Знаю, знаю. Все равно виновата я, как бы горько ни было признавать.

Она вновь тяжело вздохнула, покачала головой. Никогда прежде я не видела ее настолько разбитой и подавленной, даже после гибели отца. Никогда прежде она не признавала своей вины и уж тем более не просила прощения. Будто совсем другой человек. Смерть меняет каждого. Не только того, кто умер, но и того, кто остался.

Я хмуро глядела на нее, хоть это и причиняло невообразимую боль. Слишком много откровений за раз. Но я должна была знать больше.

– Что насчёт подклада под нашим домом?

– А, да это пустышка! – с бледным смешком отмахнулась матушка. – Просто череп и немного соломы, чтобы отвести подозрения.

– Ты и наших птиц, и корову убила, чтобы отвести подозрения?!

Она равнодушно пожала плечами.

– Сработало ведь. Никто на меня не подумал. А вот если б ты со своими духами, Чернолесом и волхованием не связалась, то и на тебя не стали бы думать. Я знала, что рано или поздно кого-то да начнут подозревать, подклады искать. Тем более, жажду нечисти все сложнее становилось сдерживать. Так что я сделала все так, чтобы на Томиру подумали.

– За то, что она мне не помогла в тот раз, на реке?

Матушка прищурилась, скрипнула зубами. Взгляд стал холодным, а в голосе слышался яд и давняя обида.

– Уж как я удержалась и не сгубила ее раньше, сама не знаю! По молодости она была одна из тех, кто и в меня пальцем тыкал из-за цвета глаз. С возрастом они посветлели, и ведьма эта успокоилась, но снова песню завела, когда у меня рыжая дочка родилась. – Тонкие губы растянулись в злой усмешке. – Славно я ее проучила!

Хмурая и непримиримая – такой я узнавала ее. Даже будто бы полегчало оттого, что с ее лица сошло это непривычное и почему-то пугающее выражение смирения.

– Ладно Томира, но ведь с ней дети были, – с укоризной напомнила я. – Все могли погибнуть в огне.

– Да и поделом, – мрачно выплюнула матушка. – Думаешь, мне хоть кого-то жаль? Черна моя душа, давно черна. Ты, наверно, и не помнишь, как в детстве тебя задирали? Как за спиной шептались даже до того, как ты страннеть начала? Я помню каждого. Теперь все они получили по заслугам, все горе познали. Жаль только, не знают, за какие поступки расплачиваются.

Что-то сжалось внутри, заныло. Облегчение? Благодарность? Всю жизнь казалось, что матушка ненавидит меня, или, по крайней мере, равнодушна. Порой она говорила мне обидные слова, не подпускала близко, держалась холодно – и от этого было больнее, чем от насмешек других детей или презрительных взглядов взрослых. Но в этот момент мне вдруг нестерпимо захотелось простить ей все, броситься в объятия впервые за много-много лет.

Но я не собиралась этого делать. Ведь осталось ещё много чего другого, за что я не хотела её прощать. Стоит только вспомнить то тягучее отчаяние, с которым я прижималась к холодному боку мертвой коровы. Горько было от мысли, что все это лишь для отвода глаз.

– Ну а корову за что? Мы же с тобой почти всего лишились!

Матушка презрительно фыркнула, и желание обнять ее тут же испарилось.

– Именно поэтому. Что ты прицепилась к ней, это всего лишь скотина. Зато люди увидели, что мы пострадали от “колдовства” едва ли не больше, чем все остальные. Пройди все по плану, никто не подумал бы на больную женщину и несчастную девчонку.

– Ты хоть была больна, или тоже притворялась?

– Нет, хворь настоящая. Я держалась последнее время лишь благодаря злой воле, крови животных и твоему болотнику. Жаль, он не мог излечить недуг, помогал только боль ослабить. Нечисть захватила ослабевший разум, и в конце концов я стала лишь наблюдателем в собственном теле. Я закрывала ставни, чтобы не показывать тебе свою тень, запрещала смотреть в глаза, потому что не знала, в какой момент он решит явить себя. Но однажды волхв Рябина все понял. Увидел нечисть за моей спиной. Ты, наверно, и сама видела его. Мой злобный дух.

Она указала в темный угол под своим полком. Присмотревшись внимательно, я смогла увидеть, как тьма пульсирует. Что-то притаилось там, разрослось, словно плесень, и глядит на меня, наблюдает. Ждёт.

Вспомнились все те тяжёлые, неприятные сны, которые быстро забывались, но оставляли после себя чувство необъяснимой тревоги. Вспомнилось, как я задыхалась. Казалось, что-то давит на грудь.

Вдруг стало страшно. Я дернула плечами и отвернулась, чтобы отогнать наваждение.

– Он всегда был там?

– Да, – кивнула матушка, с ненавистью глядя во тьму. – Когда я стала терять власть, стал просачиваться из тени в Явь. Тянул твои силы, если я отказывалась подчиниться ему. Вот я и злилась. – Потом перевела на меня тяжёлый взгляд. – Нужно было тебе покинуть дом как можно скорее, а ты все медлила.

Я с негодованием всплеснула руками, совсем забыв, что все ещё держу топоры. Один чиркнул о печь, а другой о стену, заставив матушку вздрогнуть.

– И ради этого ты решила выдать меня за нелюбимого человека?

Она вздохнула. Снова на лице отразилась боль.

– Пойми, Огнеслава, все, что я делала, было ради тебя и твоего будущего. Я мечтала, чтобы у тебя была такая жизнь, какой никогда не было у меня. Ты работала с утра до ночи, особенно после смерти отца. Я видела, как тебе тяжело. Ну разве это жизнь? А став женой Яромира, ты перестала бы в чем-либо нуждаться. Никто не смел бы тебе слова обидного сказать.

Что-то подобное она уже пыталась до меня донести, но другими словами. Тогда это звучало как приказ, а теперь… Теперь казалось, что я понимаю ее гораздо лучше.

– Неужели, это ты приворот сделала? – спросила я, хотя уже знала ответ.

Матушка с очередным тяжким вздохом кивнула.

– Я, я. Хотела как лучше, дочка. Не думала ведь, что ты упрешься рогом, и что свобода для тебя окажется важнее материнского слова. Но колдовство непредсказуемо. Вон оно как повлияло на парня, когда он понял, что вам не быть вместе.

Она поморщилась, отвела взгляд. Одна ее ладонь лежала на столе. Медленно догарала зажатая в пальцах лучина. Огонек заплясал, когда она тихо выдохнула в его сторону:

– Так что выходит, что я и в твоей смерти виновата. Знать бы все с самого начала…

Я не нашлась, что ответить ей. Не хотелось оправдывать и утешать, не хотелось этой вежливой лжи: “ты не могла знать, что так выйдет”. Никакая запоздалая вина, никакое прощение не изменят того, что я умерла и обратилась нечистью.

– Мало тебе смертей, ещё и нежить призвала! – буркнула я прежде, чем тишина стала слишком откровенной.

Матушка вскинула на меня полный ненависти взгляд. Прошипела: