Восемь миллионов способов умереть

Я подумал: «Ну почему, Господи, почему я не сходил в банк? Почему не оставил хотя бы часть денег в гостинице? Господи, теперь Микки может забыть о скобке на зубы, а собор Святого Павла — о причитающихся десяти процентах...»

А могу распрощаться и с завтрашним днем.

— Сучий выродок, поганец, грязная сволота!..

Он собирался убить меня, а потому я сунул руку в карман за бумажником, не спуская с него глаз и чуть косясь на палец, лежавший на курке. И вдруг понял: он себя заводит. Он уже вошел в раж, и сколько бы денег я ни предложил, ему все равно покажется мало. Он настроился на максимум, не меньше, чем на два куска, и, сколько бы денег при мне ни оказалось, все равно быть мне покойником.

Мы стояли в узком проходе между двумя кирпичными жилыми домами примерно пяти футов в ширину. Свет от уличного фонаря почти не достигал того места, куда он меня загнал. На земле валялся перевернутый мусорный бак с намокшим от дождя содержимым — обрывки бумаги, пивные банки, битые бутылки.

Самое подходящее место, чтобы умереть. Самый подходящий способ умереть, хотя и не очень оригинальный. Застрелен грабителем... Разгул преступности на улицах... Скупой отчет где-нибудь на одной из последних газетных полос...

Я вытащил из кармана бумажник. И сказал:

— Вот, возьмите. Это все, что у меня есть. Берите на здоровье.

Я понимал, что такой тип может с равным успехом пристрелить и за пять долларов, и за пять тысяч. И сколько ему ни дай — все будет мало. Я протянул ему бумажник. Но руки у меня дрожали, и я выронил его на землю.

— Прошу прощения! — пробормотал я. — Извините, сейчас подниму, — и наклонился, в надежде, что и он тоже наклонится поискать. Опустился на колени, делая вид, что ищу, подумал: «Пора!» — и стремительно выпрямился, ударив по револьверу и одновременно изо всей силы врезавшись головой ему в подбородок.

Грянул выстрел — в замкнутом пространстве он показался просто оглушительным. Я подумал, что, должно быть, ранен, но боли не чувствовал. Вообще ничего не чувствовал. Сгреб его за шиворот и ударил еще раз, а потом сильным рывком отшвырнул к стене. И тут увидел, что револьвера он из руки не выпустил, глаза его злобно сверкали, и он уже начал поднимать руку. Я резко ударил его по запястью, и оружие с глухим стуком упало на землю.

Он сполз по стене, глядя на меня с ненавистью и смертной тоской. Я размахнулся и врезал ему кулаком правой в нижнюю часть живота. Он крякнул и согнулся пополам, и тогда я ухватил этого сукиного сына одной рукой за нейлоновую летную куртку, а другой — за космы и шмякнул его затылком об стенку. Потом быстро отступил на три шага и снова ударил — он уткнулся прямо в кирпичи. Так раза три-четыре я, держа его за волосы, стукнул его лбом об стенку. А когда наконец отпустил, он, словно марионетка, у которой лопнули разом все веревочки, распростерся на земле.

Сердце у меня колотилось так, словно пришлось без передышки взбегать на десятый этаж. Хватая воздух ртом, я прислонился к кирпичной кладке, пытаясь отдышаться и ожидая, когда же, наконец, появится полиция!

Но она и не думала появляться. Не тот случай. Ну, была какая-то возня, драка, ну, выстрел, но это вовсе не означает, что кто-то должен мчаться на помощь сломя голову. Я стоял и глядел вниз, на молодого негодяя, который непременно убил бы меня, если бы смог. Он лежал с разинутым ртом, передние зубы были сломаны, нос разбит в лепешку, и из него струилась кровь.

Тут я проверил, а не ранен ли сам. Я знал, что и такое случается: схлопочешь пулю и ничего поначалу не чувствуешь. Шок и адреналин, выбрасываемый в кровь, служат анестезией. Но он промахнулся. Я оглядел стену за спиной, и в том месте, где стоял, нашел свежую выщербину в кирпиче — сюда ударила пуля, прежде чем срикошетить. Вспомнил, в каком положении находился в момент выстрела, и понял, что промахнулся он совсем ненамного.

Так, что теперь?..

Я нашел на земле бумажник и сунул его в карман. Пошарил еще немного и обнаружил револьвер 32-го калибра с пятью неизрасходованными патронами в барабане. Доводилось ли ему уже убивать кого-то из этого револьвера? Нет, вряд ли, слишком уж он нервничал, так ведут себя только новички. Но, возможно, я и не прав. Попадаются люди, которые всегда нервничают, прежде чем нажать на курок. Как актеры — они всегда волнуются перед выходом на сцену.

Я опустился на колени и обыскал его. В одном из карманов куртки лежал складной нож. Второй нож был засунут в носок ботинка. Ни бумажника, ни удостоверения личности. Зато в боковом кармане джинсов я обнаружил толстую пачку денег. Я снял перетягивающую их резинку и быстро пересчитал. Оказалось, у этого ублюдка было на руках около трех тысяч баксов. Мало ему!.. Грабил он не ради куска хлеба или пакетика дури, нет.

И что, черт возьми, прикажете с ним теперь делать?

Вызвать полицию? И сдать им его? Но у меня нет ни одного свидетеля, на земле лежит негодяй, избитый и без сознания. И упечь его за решетку даже до предварительного судебного разбирательства нет никаких оснований. Они отправят его в больницу, там его приведут в порядок, возможно, даже деньги вернут. Ведь никаких доказательств, что они краденые не существует. Как, впрочем, и тех, что они принадлежат ему.

Нет, револьвер они ему, понятное дело, не вернут. Но и привлечь за незаконное ношение оружия тоже не удастся. Потому что я не смогу доказать, что это самое оружие было при нем.

Я спрятал пачку в карман, предварительно вынув из него подобранный с земли револьвер. Стоял и вертел револьвер, стараясь припомнить, когда же в последний раз держал в руках оружие. Давно...

А он лежал на земле, и воздух со свистом вырывался из окровавленных носа и рта, и я снова присел рядом с ним. Подумал секунду-другую, вставил дуло револьвера в разбитый рот и положил палец на курок. Почему бы и нет?..

Но что-то меня остановило. То был не страх наказания в этом или другом, загробном, мире. Я вообще не знаю, что это было, что заставило меня опомниться. Показалось, что предстал перед вечностью. На дуле в слабом отблеске света от уличного фонаря блестели пятна крови. Я вытер револьвер о куртку, которая была на парне, и сунул обратно в карман.

И подумал: «Черт бы тебя побрал, будь ты трижды проклят, ну что теперь мне с тобой делать, а?»

Убить его я не мог. Сдать в полицию — тоже. Что с ним делать? Оставить лежать здесь?

А что ж еще...

Я поднялся. Кружилась голова, я покачнулся и ухватился рукой за стенку, стараясь удержать равновесие. Через несколько секунд головокружение прошло, я пришел в себя.

Вздохнул всей грудью. Наклонился, ухватил его за ноги и протащил несколько ярдов, в глубину прохода, до каменного выступа высотой примерно в фут — карниза зарешеченного подвального окошка. Дотащил и оставил лежать на спине: ноги на карнизе, голова упирается в противоположную стенку.

Отошел. Затем вернулся и изо всей силы ударил ногой по его колену, но не получилось. Пришлось подпрыгнуть и ударить уже обеими ногами. При первой попытке кость левой ноги треснула, словно спица. Но сломать правую удалось только с четвертой попытки. Все это время он был без сознания, лишь слегка постанывал, а один раз вскрикнул — когда сломалась правая нога.

Я споткнулся, упал, медленно поднялся. И тут снова подкатила тошнота, все поплыло перед глазами, причем вздохнуть в полную силу никак не удавалось, и еще я дрожал как осиновый лист. Вытянул руку вперед, проверил. Пальцы прыгали. Никогда прежде ничего подобного со мной не бывало. Да, я симулировал дрожь, когда вынимал бумажник, и нарочно выронил его, но эту, настоящую, унять никак не удавалось, даже собрав все силы и волю в кулак. Словно руки мои жили какой-то совершенно отдельной жизнью и подчиняться мне вовсе не собирались.