Восемь недель

Аарон подносит руку к груди — ту, на которой моя лента до сих пор обмотана вокруг его запястья в качестве браслета, — рисуя пальцем крест прямо над сердцем.

— Черт возьми, я бы никогда не навредил своей Льдинке.

Бросив украдкой взгляд на Леона, я замечаю, как его челюсти сжимаются, как будто он собирается перепрыгнуть через стол и влепить пощечину моему брату и Аарону за… за что?

Лукас никогда не любил Леона. Даже до того, как он изменил мне. И любой другой парень, с которым я была близка, сразу не нравился Лукасу. Леон это знает.

— Ты все еще называешь её так? Черт, у тебя, должно быть, нервы…

После очередной короткой болтовни мы, наконец, садимся за стол, готовые к еде.

Если есть что-то, по чему я скучала больше, чем по Лукасу, так это по еде. Ну и по хлебу. Настоящему хлебу. Не белый хлеб из Америки, тот самый, над которым немцы смеются, когда слышат, что его называют «хлебом». Когда мы впервые переехали сюда, я недоумевала, почему люди смеются надо мной за то, что я называю это хлебом, но чем дольше я жила здесь, тем больше понимала.

Разговоры за ужином на удивление менее неловкие, чем я думала. Мои родители в основном сосредотачиваются на Аароне, задавая Бог знает сколько вопросов о нем и о том, как он поживает, стремиться ли он все еще стать профессионалом, как всегда хотел, и многое другое. Хорошо то, что чем больше вопросов они задают, тем меньше мне приходится узнавать о себе какими-то странными способами.

Кроме того, Джулия, кажется, ненавидит внимание, которое он получает. Обычно она оказывается в центре внимания. Что ж, не повезло.

Леон пытается успокоить ее всякий раз, когда она говорит, а мои родители отмахиваются от нее, потому что слишком увлечены разговором с моим парнем — фальшивым парнем.

— Как Лили? — в конце концов спрашивает моя мать, за что Аарон слегка вздрагивает в ответ. С тех пор, как Лили как-то очень небрежно проговорилась, я наконец-то понимаю его реакцию, когда кто-то спрашивает о ней.

Аарон глубоко вздыхает, прежде чем изобразить очаровательную улыбку.

— Она адаптируется. Начинает новое, и, знаете ли, разбирается в жизни. Но это не моя история.

Его ответ монотонен, как будто он часами тренировался перед зеркалом, как произнести эти три предложения так, чтобы они звучали как можно убедительнее.

Моя мать пожимает плечами, вероятно, замечая, что Лили — это тема, которую Аарон не любит обсуждать по каким-то причинам, которые у него могут быть.

Я знаю, что они близки, так что дело не в том, что он сильно поссорился со своей сестрой, и я уверена, что мои родители так не думают. Но не их дело спрашивать о теме, о которой ему неудобно говорить.

— Ты серьезно собираешься съесть и это? — Джулия с отвращением морщит лицо, указывая рукой на мой лишний кусок хлеба.

Леон хихикает, откидываясь на спинку стула, чтобы с комфортом наблюдать за началом долгожданного боя. Да, ожидаемо, потому что это происходит каждый раз, когда мы садимся за этот стол во время еды.

Моей сестре всегда приходится комментировать, сколько я ем, потому что, не дай Бог мне нужно набить желудок. Я занимаюсь спортом пять раз в неделю. Не так давно, потому что я учусь за границей и у меня нет возможности ежедневно кататься на коньках, практиковать прыжки и так далее.

Джулия же целый день ничего не делает. Ее лучшая тренировка состоит в том, чтобы пройтись по улице, чтобы купить новую одежду в единственном местном магазине одежды. И я думаю, ходить на работу.

Это даже не было бы проблемой. Так что я ем больше, чем она, подумаешь. Вы не увидите, чтобы я комментировала её привычки, мало ли она ела или как сильно она меня бесила. По крайней мере, не вслух. Однако это проблема, потому что моя сестра думает, что она лучший человек во вселенной, и каждый должен жить так, как она хочет.

Экстренные новости, Джулия, мир не крутится вокруг тебя.

Я не утруждаю себя ответом, вместо этого я засовываю вилку, полную картошки, прямо себе в рот.

— Как ты вообще можешь двигаться на своих коньках? Неудивительно, что ты самая медленная из всех.

Леон облизывает губы, маринуя чертовски глупые слова, которые вот-вот сорвутся с его губ. Он наклоняется к моей сестре и шепчет:

— Понимаешь, почему секс с ней был самым ужасным? В нем никогда не было горячего. Всегда одни и те же скучные позы, потому что она просто слишком…

Достаточно громко, чтобы все за столом могли слышать.

Всегда одни и те же дурацкие слова, особенно когда я далека от того, за кого он меня выставляет. Конечно, у меня есть некоторые изгибы, как и у любого чертового тела. Как будто ему больше нечем меня назвать.

Хуже всего то, что Леон хотел, чтобы Аарон это услышал. Если бы он этого не хотел, то сказал бы это по-немецки, поскольку я уверена, что он знает, что Аарон не понимает ни единого слова.

Аарон фыркает, смеясь, его рука находит мое бедро, чтобы держаться за него.

— Или, может быть, ты просто недостаточно хорош в постели.

Мои родители быстро убегают из комнаты, как они делают каждый раз, когда Леон и Джулия начинают этот разговор. Вместо того, чтобы, я не знаю, сказать им, чтобы они остановились. Они пытались и раньше, но это закончилось тем, что меня еще больше оскорбили, поэтому я не могу винить их за то, что они позволили нам справиться с этим самостоятельно.

— Каково это знать, что ты не был ее первым? — Леон натягивает самодовольную улыбку.

Бросив быстрый взгляд на Лукаса, я обнаруживаю, что он сдерживает вырвавшийся наружу ужасный смех. Он очень хорошо знает, что, хотя Леон мог быть моим первым, мои мысли были совсем не о нем.

Аарон пожимает плечами.

— Не думай, что ты тоже. По крайней мере, не ментально. Ты уверен, что мысли Софии были о тебе, а не обо мне?

Какого хрена. Я сказала ему это по секрету.

Глаза Леона приближаются к ожерелью на моей шее, а затем переходят к Аарону. Он знал об ожерелье, просил меня избавиться от него, потому что чувствовал себя некомфортно, зная, что я все еще держусь за кого-то другого, пока встречаюсь с ним. Увидев теперь обе половины ожерелья, оно должно помочь ему соединить точки.